Сотвори себя - [112]

— Мы пили шампанское, ели торт и конфеты на твоем столе. Лишь в этом моя вина, — нагло соврал Роберт, зная, что другого выхода нет. Если признаться, что Люда своими руками перебрала все книги в этом ящике — пришибет отец…

— Кто эта Люда? Как фамилия? Из какого института?

— Из нашего, медицинского. Первокурсница. Родная сестра Крицы. Ты же его хорошо знаешь!

— Что, что? Как ты сказал?

— Люда. Петра Крицы сестра.

Глаза у Вениамина Вениаминовича стали острыми, как у коршуна, тонкие губы вдруг посинели, а левый глаз часто-часто задергался.

— Ах ты негодяй! — замахнулся он кулаком на сына, но не ударил. — Околпачили тебя. Дать бы тебе сейчас затрещину, детина…

— Ты все прячешься от меня. Считаешь, что я еще ребенок. Вот и сейчас говоришь какими-то намеками. Скажи мне членораздельно, что пропало? Я спрошу у Люды. Хотя я сто раз уверен, что девушка никогда бы не осмелилась брать какие-то бумаги.

— Прочь с моих глаз! Уходи, негодник! — заорал отец, а признаться сыну, что именно затерялось, так и не отважился.

Роберт вышел из кабинета — пусть, мол, отец успокоится…

Стиснув голову руками, Вениамин Вениаминович быстро шагал по комнате. «Выходит, Крица не играет в бирюльки, а действует… Я считал, что все его увлечения — детские забавы, романтика… А, оказывается, он идет ва-банк… Как собака, учуял, пронюхал, что ли? Подослал сестру сюда, а Роберт ушами хлопал… Правда, сын о берлинском письме не догадывается, я ему о нем не говорил. Да и мудро поступил, что не впутал его в эту историю… На него положиться нельзя. Но что делать сейчас? Пойти к Крице и строго предупредить, чтобы он не делал глупостей, ведь, в конце концов, потом горько пожалеет.. Нет, не это!»

Начал проворно одеваться. Не теряя ни минуты, он вынужден идти в институт. «Я помог тебе, Крица, поступить учиться, я тебя и выгоню, смутьян».

На пороге веранды столкнулся с Канцюкой.

— Вениамин Вениаминович, добрый день! Я вот портфель Роберта принес. Лекции закончились, а он валяется в аудитории…

— Мое почтение! — доцент пожал руку Косте. — Молодчина, вовремя пришел. Ты мне, дружище, очень нужен.

— Я к вашим услугам. — Канцюка осторожно, словно хрупкую, драгоценную вазу, поставил в угол портфель и повернулся лицом к преподавателю.

— Ты в общежитие? А я в институт. Давай немного пройдемся вместе до перекрестка. Как живешь?

— Вашими молитвами. Экзаменационная сессия приближается.

— Смотри, начнешь заваливать сессию, зови меня на помощь. Сам был когда-то в твоей шкуре.

— Спасибо. Вы и так меня за уши вытянули… Латынь заела бы…

— Между нами, как там поживает Крица? Неблагодарный правдоискатель…

Костя посмотрел вокруг себя: того и гляди, еще кто-нибудь подслушает.

— Мои дружки крепко всыпали Петру. Правда, переборщили малость. Оправляется после побоев… Но и он их здорово поколотил. Силен, черт. Штангист!

— Дело дрянь. Я хотел Крице помочь выпутаться из сетей лжеромантики, но, вижу, мои старания напрасны. Давай, дружище, плюнем на всю эту неудачную затею. Я сам положу Крице в аудитории в стол берлинское письмо, которое ты мне принес. Пусть, в конце концов, лезет на рожон, дурак. Ты же, брат, держи рот на замке. Мне тоже ничего не остается, как молчать. Договорились?

— Как вы скажете, так и будет, — лебезил Канцюка перед Лусканем, а сам думал, его формула «на то же мы и люди, чтобы помогать друг другу», шита белыми нитками. За ней что-то гадкое кроется.

— Итак, мы твердо договорились? Да? А в случае споткнешься на экзаменах, без стука заходи. Вытащу во что бы то ни стало.

Они еще минуту постояли молча на перекрестке двух дорог и разошлись в противоположные стороны.

Доцент размахивал руками, словно подгонял сам себя. Торопился, а казалось, что он убегает от своего неблагонадежного соучастника…

Откровенно говоря, Лускань обрадовался, что отшил Канцюку, отшил дипломатично: «Положу Крице в аудитории в стол берлинское письмо…» Он даже почувствовал облегчение.

В жизни Вениамина Вениаминовича не наблюдалось невезений. Стоило ему что-либо задумать, чего-то захотеть — и золотое кольцо удачи катилось ему навстречу.

Но с Крицей он явно просчитался. Правда, еще неизвестно, чья возьмет. Но хлопот не оберешься… Придется укрощать зарвавшегося мальчика через комитет комсомола. Винницкий — послушный, гибкий, увертливый. Он знает, чутьем улавливает, где надо нажать, где потуже закрутить гайку, а кого просто слегка пожурить. К преподавателям старательный Вадим тоже прислушивается. «Вот Вадим-то мне сейчас и нужен», — подумал Лускань.

— О, сколько лет, сколько зим, Вениамин Вениаминович! — Винницкий проворно поднялся из-за стола и с поклоном указал на свое место.

— Нет, спасибо, — Лускань присел за приставной столик. — Твое место, конечно, заманчиво, но годы, мои годы… Не потяну!

— Да вы еще любого из нас заткнете за пояс! — играл в улыбке белыми зубами Вадим. Его живое скуластое лицо, цепкие серые глаза, умевшие притягивать к себе взгляд целого зала, и вся его фигура, подвижная, летящая, говорили о том, что руководить массами — его стихия.

— Вадим, я к тебе по очень и очень важному делу, — Лускань посмотрел на тех, кто был в кабинете. — Я просил бы оставить нас наедине.