Сотвори себя - [114]

— Петр, мы вызвали тебя по персональному делу. Твоим выходкам пора положить конец! — А потом тихо, спокойно, обращаясь к членам комитета: — Я с вашего позволения попытаюсь кратко охарактеризовать нравственный облик Крицы…

В этой речи было все, что необходимо для данного момента. В ней фигурировало и собрание, которое якобы пытался сорвать Крица, и профессор Молодан, пошедший в услужение немцам, и его внучка Женя, и ребята из общежития, получившие у выступающего ярлычок «группировка», и письмо из Берлина. И венчали все эти факты слова как вывод из всего сказанного — исключить из комсомола!

В кабинете царила тишина.

— Есть предложение заслушать Крицу, — едва слышно произнес кто-то из членов комитета.

Петр прерывисто дышал, волнение сжимало грудь. Сдерживая себя, чтобы не взорваться, он начал:

— У Жени есть святыня — дедушка, известный до войны профессор Молодан. Когда я впервые с ней познакомился, она мне все, что знала, рассказала о нем. И я вот так же, как ты сейчас, Вадим, наговорил ей глупостей: что ее дедушка такой-сякой…

— Слушай, Крица, ты здесь не разыгрывай мелодраму, — перебил Петра Винницкий.

— Я же не мешал тебе говорить, Вадим? Выслушай и ты меня.

Винницкий поежился, а потом как бы между прочим начал стряхивать с лацкана пиджака почти невидимые пылинки. Этот жест означал: говори не говори, а свое получишь…

— Кто был на вечере, тот помнит, что я резко выступил в защиту профессора Молодана… И сейчас я не отказываюсь от мысли, что ученому надо вернуть доброе имя. Мы такими людьми не имеем права разбрасываться. И я не успокоюсь до тех пор, пока с ребятами не докажу, что Молодан — советский ученый.

— Кто желает выступить? — Вадим властно, широко раскинул руки на столе. Посмотрел на совсем юного студентика, сидевшего в центре. Взгляд секретаря требовал, приказывал.

— Вадим Семенович, разрешите первым, — неуверенно, как первоклассник, поднял вверх руку самый молодой из членов комитета.

— Начинай, Орест! — одобряюще улыбнулся Винницкий, ведь все шло по намеченному плану.

— У меня прежде всего вопрос к Крице: советовался ли он в комитете комсомола или в партбюро, когда брался за… реабилитацию Молодана?

— Нет! Я считаю, что справедливость нужно отстаивать без подсказки. Это делается по велению разума и сердца. Кто, скажите, уполномочивал Смирнова возвеличивать защитников Брестской крепости? Гражданское мужество!

— Смирнов — писатель, а ты обыкновенный студент! — возразил Орест.

— Гражданственность измеряется не положением человека в обществе, а его совестью, — тут же парировал Крица.

— Вадим Семенович, — Орест повернулся лицом к секретарю. — Крица прикидывается невинной овечкой, а сам сколотил группку, где верховодит, сорвал институтское мероприятие, тоже мне комсомолец. Да что говорить! Я поддерживаю конкретное предложение: исключить Крицу из комсомола. Таким не место в его рядах!

— Кто еще хочет высказаться? Товарищи, не отмалчивайтесь. Давайте всесторонне и глубоко обсудим вопрос. Ведь слушаем личное дело… Шутка ли! — Винницкий говорил так, будто играл на беззвучных клавишах. Прислушивался к своему голосу, как он звучит, и одновременно взглядом подбадривал тех, кто был предупрежден…

Но непредвиденно слово попросил всегда молчаливый Леонид Саха.

— Леня, чур, объективно, как ты умеешь всегда! — радостно откликнулась одна из девушек.

Саха двумя пальцами поправил очки на переносице, казалось, что он пристально всматривается всем присутствующим в глаза.

— Друзья, не кажется ли вам, что мы перегнули палку… Мое мнение таково: Крица ничего из ряда вон выходящего не сделал. Был я на вечере «Жить, отвечая за все!». Признаюсь, выступление Петра было самое интересное и глубокое. Только он один вышел за институтские рамки и посмотрел на жизнь молодежи шире других. Свой тезис он подкрепил аргументированным примером. Да, действительно мы должны отвечать за все на свете. И в том числе за профессора Молодана, даже если бы он оказался предателем… Обвиняют Петра в групповщине… Это навет, клевета. Студент стремится узнать правду об известном ученом, ищет факты. Поэтому ему надо помочь, растолковать суть дела, а не ложно обвинять. Проще всего приклеить ярлык на лоб, а попробуй потом от него избавиться.

— Ты, Леня, так сладко говоришь, будто ребенка убаюкиваешь, — рванулся с места Григорий Рудак, в прошлом моряк, вспыхивающий как спичка. — Нас в институте на пальцах не сосчитать. И если бы каждому вздумалось делать то, что взбредет в голову, куда бы мы докатились? Я осуждаю поведение Крицы, оно мне непонятно! И очень плохо, что Петр не чувствует за собой вины. Выкручивается, хитрит. Я за исключение!

И посыпались реплики:

— Комсомол — это единомышленники, а не групповщина…

— Не хочет Крица выполнять устав — пусть катится…

— Не рубите сплеча!

— Товарищи, прекратите галдеж! Давайте в порядке очереди. Я всем желающим предоставлю слово, — стучал ладонью по столу Винницкий.

Петр слышал и не слышал выступающих: слова доносились до него как сквозь толстую стену.

— Вадим, я хотела бы несколько слов… — плавно, чинно поднялась Катя Шевцова, стройная пятикурсница, в движениях и осанке которой чувствовалась уверенность зрелого человека. — Здесь кто-то напомнил об уставе. А мы, вот все, вместе взятые, грубо нарушаем его. Кто нам дал право ставить персональное дело Крицы на заседании институтского комитета без предварительных выводов первичных организаций? Мы пренебрегли группой и факультетом!