Соло для оркестра - [156]

Жилец из сто третьего номера закружился в новом пируэте и нежно проворковал Ольге:

— Милая барышня, у вас все еще не нашлось времени для меня?

— Где ж его взять? — заставила себя улыбнуться Оля.

В это время зазвонил телефон. Она сняла трубку.

— К сожалению, Петер, — сказала она холодно, — сегодня вечером мне некогда. Нет, завтра тоже не смогу. У меня вообще нет времени, пан инженер.

— Я рад, что и с другими вы так же холодны, как со мной, — произнес постоялец сто третьего номера.

Если бы он этого не сказал, возможно, Ольга и сама бы не осознала, что же она ответила Петеру.

— Скажите хоть, как вы себя чувствуете? — настаивал приезжий.

— Спасибо, хорошо, — ответила она официальным тоном.

— Рад, рад, — пропел он и, взмахнув зонтиком, покинул вестибюль.

Пан Матушка словно только этого и ждал. Он с трудом поднялся с кресла, положив фуражку на его спинку.

— День-деньской дрыхнет, словно молодожен в медовый месяц, а по вечерам выходит на охоту… Любит здешние кабачки! Шляется по ним в любую погоду! Тьфу! На это способны только липтаки да кобели, — сказал он угрюмо.

Ольга догадывалась об истинной причине его удрученного состояния: альпинистки из Кошиц еще не вернулись. Вчера утром они отправились в поход, но к вечеру не возвратились… Теперь их разыскивает горная служба.

Швейцар сделал несколько кругов по вестибюлю, а потом обрушился на Ольгу:

— А ты тоже хороша! Надо тебе всякому докладывать, как ты себя чувствуешь?

— Восемь часов в день я обязана быть учтивой. За это мне платят.

Пан Матушка не переставал ходить кругами, как тигр в клетке.

— А тебе не кажется, что ты перегибаешь палку? За такую плату я бы этого не делал. — Он вдруг остановился, взял со спинки кресла фуражку и сказал:

— Пойду-ка в пивную.

В эту минуту дверь лифта открылась и вышла бухгалтерша. Она оперлась на стойку и сказала:

— Нашли их.

— Кого? — спросил пан Матушка. Фуражка его уже снова покоилась на спинке кресла.

— Да тех альпинисток. Мертвыми. Блондинка, говорят, умерла уже под утро, но не из-за травм. Просто замерзла.

Пан Матушка вышел из вестибюля, бездумно постоял перед входом, с непокрытой головой, в легкой рубашке, потом стремительно шагнул под проливной дождь. На спинке кресла осталась забытая белая фуражка.

Перевод со словацкого Н. Аросьевой.

Петер Шевчович ПОМИНКИ ПО ЭВОЧКЕ

— Сейчас я вам ее покажу. Одежду принесли?

Бородатый служитель отворил дверь огромного морозильника и профессиональным движением вытолкнул из него каталку с покойницей. Под белой простыней лежала Эвочка. Холодная, неподвижная, бескровная. Смерть не потрудилась стереть с ее лица следы горестного упрека и удивления.

— Я должна ее… одеть? — робко прошептала мать.

— Мы и сами оденем. В гробу она будет красавица. Пока вы обедаете, закончим вскрытие. — Служитель положил узелок с одеждой к ногам Эвочки.

— Уж вы, пожалуйста, сделайте все как положено. — Старый Грушка подал служителю стокроновую бумажку, и тот благодарно улыбнулся.

Но главный врач от денег отказался.

— Нет, нет, ни в коем случае, — отодвинул он конверт. — Ни в коем случае, ведь мы так и не сумели ее спасти. А если вам так уж хочется, поблагодарите наш коллектив через «Вечерник». Отметьте примерный уход за больной.

— Да, да, — прошептала старушка.

— Последние три-четыре месяца ей пришлось много страдать. Отчего она не обратилась к нам раньше?

— Страдать? — качала головой изможденная старая женщина. — Она всегда улыбалась. И в последнее время тоже.

— Должно быть, не хотела, чтоб и мы страдали, — вздохнул отец.

— Увы, медицина нередко бывает бессильна. Это коварная болезнь.

— Да, да… — Старики не поднимали глаз от пола.

— Диагноз мы теперь научились ставить довольно легко, но чаще всего к нам приходят, когда уже поздно. — Врач старался хоть немного их утешить.

— Да…

— Зато теперь она не страдает.

— Да…

— В отдельных случаях мы побеждаем эту болезнь, но ваша дочь…

— Да… Хорошо хоть, что мы не одни, что у нас семеро внучат, только раскиданы они по всему свету.

— Эх-ма, лучше бы я справил ей свадьбу.

Старик стукнул кулаком по столу и поднялся.

— Простите, — главный врач взглянул на часы, — через три минуты у меня обход, — и на прощанье подал обоим руку.

— Как пролетела жизнь, как пролетела! — запричитала пани Грушкова в больничном коридоре. — Вот мы и старики, а впереди — пустота. — Она семенила за мужем. Обернувшись, тот смерил ее строгим взглядом. А она семенила по коридору и плакала. — Пусто… пусто… пусто…

Похороны прошли торжественно. Сам директор предприятия произнес над белым гробом своей секретарши прочувствованную речь:

— Для всех нас она была примером, пунктуальная, исполнительная, добросовестная… Мы звали ее «наше солнышко». Эвочка вечно будет жить в наших сердцах.

Квартет девушек из заводского клуба «Радость» исполнил несколько задушевных народных песен, похоронную процессию сопровождал духовой оркестр. Это были достойные похороны, и народу собралось много, хотя извещение по чьему-то недосмотру не попало ни в одну газету. Долго-долго стучали комья земли о крышку гроба и мозолистую руку старой женщины сочувственно пожимали руки в черных дамских перчатках. Казалось, перчаткам этим нет конца…