Соло для оркестра - [158]

Но молодая Заховайова думает иначе.

— Вы знаете меня с детства, тетя Верона, можно сказать — еще с пеленок. Ходи́те ко мне, пока силы есть, вы помните столько интересного про мою покойную мамочку…

— Ваша мамочка была очень славная женщина, Геленка…

— Сегодня сделайте только самое необходимое, тетушка, а потом испеките штрудель. К нам на ужин придет венгерский атташе.

— Яблочный? В один я добавлю орехов, в другой маку…

— Разумеется, дорогая. Не могли бы вы ходить ко мне и по пятницам?

— Да ведь по пятницам я хожу к Пекникам. Вы с Палько когда-то вместе играли в песочек.

— Сейчас он, кажется, работает на радио?

— Испокон веку хожу к ним по пятницам. Прежде к его матери, теперь к самому Палько. Пятница, почитай, тридцать лет как пекниковская.

— И верно, вы ведь обслуживаете уже второе поколение.

— Может, и третье, почем знать… Нынче работа не такая тяжелая, есть пылесосы, стиральные машины, ковры не выбивают… и вы, молодые хозяйки, совсем не те, что прежние… Бедняжки вы! Работаете не меньше мужчин, да и получаете столько же, но коли о детях и о доме не позаботится женщина… Думаете, не вижу, как тут все наперекосяк идет, когда вы иной раз в командировке? Нет, хозяйки теперь совсем не те!

— Доставалось вам от прежних?

— Чтобы распекать прислугу, на то была экономка.

У советницы Петипрстой пятьдесят лет назад была экономка Малишкова из Хинорян. А та уж сама подбирала остальную прислугу. Женщину — натирать паркет, гувернантку для семилетней Рут, какого-нибудь безработного — выбивать ковры. Это была бережливая экономка и хорошая кухарка. «Грушкова, сегодня выскоблишь паркет в салоне, сделаешь влажную чистку ковров, вымоешь окна и двери, а если останется время, пересадишь пеларгонии из маленьких горшков в большие».

Бывали и дамы, обходившиеся без экономок, например красавица Фроммерова: «Веронка, вчера у нас были гости — тридцать человек, — а сегодня придут новые. Тридцать лет исполняется только раз в жизни! Поскорей уберите этот хлев, чтоб про Фроммеров никто не сказал дурного слова».

Многие из тех незабвенных хозяек читали романы о красивой любви, вышивали, а временами впадали в меланхолию: «Вот вы работаете, работаете, Веронка, а жизнь проходит стороной… Жаль, что не все могут чувствовать, как она прекрасна, как быстротечна, пестра и многообразна! Но восхитительнее всего любовь. Будьте моей наперсницей, Верона».

Словно собачонки, бегали за ней по огромным квартирам скучающие чванливые барыньки: супруга директора гимназии, супруга министерского советника, фабрикантша, — поверяли до омерзения надоевшие ей интимные тайны и без конца сплетничали, выливая друг на дружку ушаты грязной клеветы, подозрений, непристойностей. Впервые они растерялись и на какое-то время приумолкли после того, как кончилась война. А когда через три года по улицам промаршировали отряды народной милиции, все их прежние «тайны» улетучились, словно их и не было — теперь в каждом слове барынек чувствовался неприкрытый страх.

— Ты столько обо мне знаешь, Веронка, золотце мое, но, конечно, помнишь, как хорошо я к тебе относилась, и не забудешь мою доброту, ты же не из этих фанатиков и не поддашься ослеплению. Ты — чистая душа и не станешь использовать это мне во вред, ведь ты не желаешь нашей гибели!

— Как вы можете подумать обо мне такое, пани Буганова?

— Теперь «пани» будешь ты, Верона. А я, весьма возможно, стану прислугой. Разве не смешно? Все у нас отобрали, поняла ты наконец? Магазин, виллу, надежды… Превратили в нищих да еще выселяют из Братиславы. Хоть поздороваешься со мной при встрече?

— Я буду вас вспоминать.

— Может статься, мы никогда больше не увидимся.

— До смерти вас не забуду, пани Буганова.

— Революция — это еще и то, что теперь у нашего брата знакомые по всему свету, — хвастал в винных погребках ее муж. И демонстрировал приятелям пачку писем и открыток из Швейцарии, Голландии, Канады, Швеции, из Соединенных Штатов и Израиля. — Сплошь барыньки, и каждая подписывается: «Ваша…»! Будет моим детям куда съездить. И пускай себе ездят, коли мне в свое время не довелось! Пускай хоть им будет хорошо.

Бывших владельцев вилл переселили в деревни, а из деревень в виллы понаехали новые хозяйки. Уже через год они перестали откармливать в садовых беседках свиней, поустраивались в разбухшие учреждения и начали проявлять заинтересованность в услугах тетушки Грушковой.

— Мы все обыкновенные, простые женщины. И вы, и мы. Жизнь требует, чтобы мы научились чему-нибудь новому… У каждой из нас есть какие-то способности, надо их использовать. Мир нужно очистить, товарищ Грушкова, весь мир… Тем, что вы будете содержать наши квартиры в чистоте, вы поможете очистить мир. Или вы тоже хотите учиться?

— Не знаю, справлюсь ли. А убирать я умею и люблю.

— Само собой, есть будете с нами за одним столом, за чашкой кофе найдется время побеседовать о новостях.

— Да, да. Я привыкла быть для хозяек чем-то вроде наперсницы.

— Тут, правда, есть маленькая закавыка, гражданка.

— Да? Я слушаю…

— Если вы хотите, чтобы между нами были добрые отношения…

В ту пору ее муж, разозлившись, стукнул как-то кулаком по столу: