Солист Большого театра - [47]
Но на какие действия, если б прозрел, мог отважиться певец Соломон Хромченко? Мой ответ: для него семья и ниспосланный дар были высшей ценностью, поэтому он, к тому же, повторю, человек не героический, публично протестовать никогда не стал бы, разве что если б потерял семью. У него в те страшные годы была другая, если угодно, миссия – нравственная, социальная, какая угодно, и в том, как он её исполнил, к нему претензий быть не может.
Но ведь так может сказать любой добросовестный профессионал, строитель: моя миссия – строить, врач: моя – лечить, пекарь: моя – хлебом кормить, а что происходит за пределами моей сферы ответственности, не моя забота… нравственна ли такая позиция даже в тоталитарном социуме?
Один из вариантов ответа – в ранее уже цитированном письме мне Виктора Литвинова: «Мне кажется, что мудрость жизни заключается в том, чтобы принимать мир таким, какой он есть, но при этом сохранять лицо и делать, что можешь, в пространстве своего влияния».
Когда был опубликован роман Бруно Ясенского[74] «Заговор равнодушных», в моём кругу бурно обсуждали не столько его содержание, сколько эпиграф: «Не надо бояться врагов, в худшем случае они могут только убить. Не надо бояться друзей, в худшем случае они могут только предать. Бойтесь равнодушных, ибо это с их молчаливого согласия совершаются все предательства и убийства на планете» – примеряли к нашему прошлому и настоящему. А сегодня я пытаюсь понять, как убеждение писателя в действительно попустительском безразличии миллионов уживалось с его деятельностью и творчеством? Он-то равнодушным не был – отстаивал коммунистические идеи, и даже начиная прозревать, что в Советском Союзе происходит, продолжал режим восхвалять – пока им же не был убит.
У отца врагов – в пределах его ойкумены – не было. Друзей не боялся, и ни они его, ни он их не предал (очередное везение: никого в застенках не пытали). И кем точно не был, так это равнодушным, даже в смысле Ясенского. А почему те, кто знали или начинали догадываться о том, что в стране происходит, молчали, как и отец, я своё объяснение, нравится оно или нет, предъявил.
Тогда «ягнята молчали» отнюдь не только в сталинском (хрущевском, брежневском) Советском Союзе – в муссолиниевской Италии, в гитлеровской Германии. Как писала о себе и своих единомышленниках Ханна Арендт[75], вспоминая события в Германии в начале 1930-х и после её разгрома, «нас деморализовало не поведение врагов, а поведение друзей» («подсказка» Леонида Никитинского, «Новая газета», 03.09.2015).
В книге «Ответственность и суждение» она ищет ответ на вопрос, как так получилось, что миллионы европейцев, католиков и лютеран, с детства впитавших христианские заповеди, от них, сопротивляясь или нет, отказались и своим молчанием покрывали массовые убийства. А оправдание (если я правильно её понял): поддерживая Советский Союз, они выбирали меньшее из зол, парировала: «Те, кто выбирает меньшее из зол, очень быстро забывают, что они выбрали зло»!
При этом есть коллективная вина за совершаемые преступления, которые человек не совершал, но своим молчанием им попустительствовал. А есть то, что он сделал лично: писал клеветнические доносы, издевался над арестованными. И пример Арендт: «любой, кто работает в судебной системе, не избежит политической ответственности за выносимые приговоры».
Так или иначе, вопрос о значимости социального равнодушия не снимается, и кому суждено предстать перед Высшим Судом, надеяться остаётся – помня об обстоятельствах жизни поколений наших дедов, отцов и моего тоже – лишь на какие-то статьи презумпции невиновности. В этом месте я напомню библейскую заповедь «Не судите, да не судимы будете», если кто и имел на то право, то их даже после смерти Сталина были единицы – Валерий Шаламов, Петр Григоренко, вышедшие к Лобному месту семеро храбрых… (не путать с персонажами советского фильма «Семеро смелых»). Но я не помню, чтобы они, в отличие от кухонных диссидентов с кукишем в кармане, когда-либо ягнят осуждали. Потому что «каждый выбирает для себя»… и потому ещё, что «нам сочувствие даётся / Как нам даётся благодать».
…
Чтобы в начале 1950-х отвлечь внимание подданных от происходящего в стране, Генералиссимус с его сателлитами в Восточной Европе развернул компанию борьбы за мир: в Советском Союзе (и странах Варшавского блока) повелел проводить один за другим районные, городские, областные и венчающий их всесоюзный съезд «борцов». (Из народной копилки: «войны не будет, но будет такая борьба за мир, что камня на камне не останется»). Как-то зашёл к нам мой дядя, беспартийный Наум даже комсомольцем не был, и чуть ли не с порога заспорил с отцом: зачем правительство тратится на съезды? мы же знаем, что СССР больше воевать не хочет, лучше бы эти сумасшедшие деньги пошли на зарплаты бедным. На что отец: ты ничего не понимаешь в политике – эти съезды имеют огромное международное значение!..
Ему свезло хотя бы в этом балагане не участвовать, в отличие от коллег.
Марк Рейзен отделался легче других, всего лишь: «Ставлю свою многомиллионную подпись под Обращением Всемирного Совета Мира» («Советский артист», октябрь, 1951 г.). Но не матерился ли старый и больной Николай Голованов, подписывая текст «слова делегата второй Всесоюзной конференции сторонников мира»:
Предлагаемый вниманию читателей сборник знакомит с жизнью и революционной деятельностью выдающихся сподвижников Чернышевского — революционных демократов Михаила Михайлова, Николая Шелгунова, братьев Николая и Александра Серно-Соловьевичей, Владимира Обручева, Митрофана Муравского, Сергея Рымаренко, Николая Утина, Петра Заичневского и Сигизмунда Сераковского.Очерки об этих борцах за революционное преобразование России написаны на основании архивных документов и свидетельств современников.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Книга о великом русском ученом, выдающемся физиологе И. П. Павлове, об удивительной жизни этого замечательного человека, который должен был стать священником, а стал ученым-естествоиспытателем, борцом против религиозного учения о непознаваемой, таинственной душе. Вся его жизнь — пример активного гражданского подвига во имя науки и ради человека.Для среднего школьного возраста.Издание второе.
В этом романе читателю откроется объемная, наиболее полная и точная картина колымских и частично сибирских лагерей военных и первых послевоенных лет. Автор романа — просвещенный европеец, австриец, случайно попавший в гулаговский котел, не испытывая терзаний от утраты советских идеалов, чувствует себя в нем летописцем, объективным свидетелем. Не проходя мимо страданий, он, по натуре оптимист и романтик, старается поведать читателю не только то, как люди в лагере погибали, но и как они выживали. Не зря отмечает Кресс в своем повествовании «дух швейкиады» — светлые интонации юмора роднят «Зекамерон» с «Декамероном», и в то же время в перекличке этих двух названий звучит горчайший сарказм, напоминание о трагическом контрасте эпохи Ренессанса и жестокого XX века.
Литературный портрет знаменитого норвежского писателя Юхана Боргена с точки зрения советского писателя.
Перед вами дневники и воспоминания Нины Васильевны Соболевой — представительницы первого поколения советской интеллигенции. Под протокольно-анкетным названием "Год рождение тысяча девятьсот двадцать третий" скрывается огромный пласт жизни миллионов обычных советских людей. Полные радостных надежд довоенные школьные годы в Ленинграде, страшный блокадный год, небольшая передышка от голода и обстрелов в эвакуации и — арест как жены "врага народа". Одиночка в тюрьме НКВД, унижения, издевательства, лагеря — всё это автор и ее муж прошли параллельно, долго ничего не зная друг о друге и встретившись только через два десятка лет.