Смуглая дама из Белоруссии - [61]

— Как поживает твоя женушка?

— Мы разъехались, — сообщил Чики.

Я застрекотал Фейгеле на ухо: если собираешься в «Уильям Говард Тафт», не ссорься с Маршей Эйзенштадт, ведь она лет через семь-восемь точно пробьется в завучи.

— Маляр, — сказала мама, — не бросай своих детей.

И уплыла от Чика, и я вместе с ней.

Через неделю после похорон мистер Лайонс стал подкатывать к маме. Заявился с целой плантацией роз — еле-еле сам за ними виднелся. Звал маму открыть собственный игорный клуб в «Конкорс-плаза».

— Флинн дал добро. Он в тебе заинтересован. Сказал: «Фейгеле должна плыть с нами в одной лодке. И пусть берет с собой на борт того лишайного паренька».

— Малыш уже давно не лишайный. Вы не заметили, мистер Лайонс? И зачем вы лижете зад тому, кто приговорил Дарси к смерти?

— Боже упаси, — воскликнул мистер Лайонс. — Стоматолог умер от сердечной недостаточности.

— Скорее, от разрыва сердца. Он был политическим заключенным.

— Фейгеле, в этом году выборы. ФДР не мог допустить скандала в Бронксе. Пришлось бросить Дьюи косточку. У Флинна были связаны руки.

— Косточку? Тогда сам сдавай карты Флинну и прочим начальникам, у которых связаны руки.

— Фейгеле, это политика. Дарси был мне другом.

Мама завернула президента Бронкса вместе с плантацией роз. И сняла со стены портрет ФДР. Сержант Сэм аж поперхнулся шнапсом.

— Фейгеле, это президент Соединенных Штатов.

— Только не в моем доме.

Мама забросила всю свою деятельность. Шальных денег не стало. Я уже не мог пойти в магазин и наобум взять с полки первую попавшуюся игрушку — пиратский пистолет или фигурку Бэмби. Я жалел о том времени, когда мама работала на черном рынке.

Я удирал из школы всякий раз, когда Чик приглашал маму в «Суровые орлы». Ему снова был открыт доступ туда. Русские гангстеры, что толпились у барной стойки, не решились бы на такой плевок в лицо Меиру Лански. Чик был связан с его подручным. Меир жил на Сентрал-парк-уэст, и никто из этих гангстеров его в глаза не видал, но связываться с Коротышкой Лански никому не хотелось. Он с детства водил дружбу с Багси Сигелем, психопатом, основавшим Лас-Вегас; шел по стопам Арнольда Ротштейна, первого короля организованной преступности; проворачивал дела на пару со «Счастливчиком» Лучано, наследным принцем Ротштейна. Однако еще ни разу его лицо не засветилось на полосах американских газет; о «Коротышке» Лански писала разве что еврейская пресса — и то лишь о том, сколько он жертвует на синагоги и летние лагеря. Но, похоже, в Бронксе и «Суровых орлах» знали о Меире нечто такое, чего не ведали манхэттенский окружной прокурор и «Нью-Йорк таймс». Этот игрок-филантроп, король музыкальных автоматов, ярый демократ чурался публичности. Русским гангстерам было страх как любопытно, видел ли Чик Меира Лански.

— Какой он? Чики, а правда, что он как взглянет, так ты от страха в ледышку превратишься?

— Джентльмены, он такой душка, ну прямо Санта-Клаус. Прикиньте, мы с ним виделись всего пять минут. Он спросил, каково Бронксу без Джо Димаджио.

— Он что, совсем там у себя в песках[88] закопался и знать ничего не знает? Димаджио сражается за Америку. Некогда ему в бейсбол играть…

— Скажите это сами Коротышке Лански.

Русские гангстеры уткнули носы в стаканы с водкой. А Чик пригласил нас с мамой обойти его владения. Я смотрел, как двести маляров ползают по стенам госпиталя и белят их все разом за полдня. Чики называл это шокотерапией: никто не мог тягаться с его малярами в дисциплине и скорости. Он обскакал всех подрядчиков в Бронксе и обязан был либо «сдать» госпиталь в кратчайшие сроки, либо распрощаться с заработком. Он размахивал руками, как постовой — у него и жезл имелся, — и подгонял свои ударные части, чтобы те пошевеливались.

Но лучше было бы Чику поберечь себя. Он харкал кровью в кусок холстины и утирался рукой. Мама была права: то нападение его подкосило, и он так никогда от него и не оправился. Обреченный генерал, своим жезлом он сигналил о собственной гибели.

— Маляр, — посоветовала мама, — тебе нужно лежать.

— Вот еще. Меня в клетку не загнать. Без запаха краски я просто дышать не могу.

— Милок, скажи это своим легким.

Чик повернулся ко мне.

— Малыш, надо было наводнить больницу двумя сотнями рабочих, организовать осаду и начать харкать кровью, чтобы твоя мать наконец назвала меня «милок».

— Прекрати, — сказала мама. — Не то ребенок Бог знает что подумает.

Чик даже не смог позволить себе краткой передышки в «Ливанских кедрах». Меир повздорил со своим подручным, и Чик лишился протекции Коротышки Лански. Конкуренты сорвали Чику всю его «шокотерапию». Наняли бандюг, и те перебили руки лучшим Чиковым малярам. А Чику пообещали, что макнут его в белую краску, а краску подожгут. Бандюги запугали его детей, ворвались в класс к Марше в «Уильям Говард Тафт», вымазали ей лицо мелом, написали на доске: «Чик Эйзенштадт — покойник» — и, одарив учащихся жвачкой и конфетами, скрылись.

Против бандюг Чик нанял русских гангстеров, но армию маляров пришлось распустить. Ему на хвост сел налоговик: дескать, Чик кладет деньги в карман, а налоги не платит, типа, он задолжал Дяде Сэму сотню тысяч долларов. Сражаться сразу и с бандюгами, и с Налоговым управлением Чику было не под силу. Он нацепил фальшивую бороду и залег на дно.