Смуглая дама из Белоруссии - [52]

Мама человека-крысы, Розамунда, согласилась вести художественную студию в «Адас Исраэль», той синагоге на Гранд-Конкорс. Она пошла на это ради Лена, помощника раввина, а тот пускал меня на занятия. Я примостился в самом углу: все равно никто не захотел бы со мной сидеть. В студию записалась половина стройбатовцев, включая близнецов Рэткартов, но тут они меня тронуть не смели. Вякнул бы кто насчет Лишайного — мигом бы вылетел из студии.

Розамунда Рэткарт была блондинистее, чем Бетти Грейбл, выше и ногастее, чем Розалинд Расселл[84]. Даже в очках она была почти такая же красивая, как смуглая дама. А когда она цветными мелками нарисовала на доске Ланселота Перри: глаза синие, как Гудзон, щеки — черные провалы, рот — как рана, я понял, что влюбляюсь.

— Студийцы, — сказала она, — мел — всего лишь приспособление, вроде рапиры или ружья.

(Я, невежда, постыдился спрашивать, что такое рапира.)

— Он выполняет указания, прислушивается к внутреннему оку. Лучшие живописцы часто рисовали с закрытыми глазами.

Студийцам вместо мелков раздали цветные карандаши и куски оберточной бумаги — Лену пришлось добывать их у спекулянтов, и мы, вперившись в эти обрывки внутренним оком, дружно на них набросились. Миссис Рэткарт дала задание придумать человеку-крысе подружку, соперницу Эммы Мартинс.

Я закрыл глаза и изобразил сногсшибательную длинноногую блондинку в очках. Миссис Рэткарт оглядела мой рисунок и мою шляпу и что-то прошептала Лену. После занятия он подошел ко мне.

— Тебе придется уйти, Малыш. Миссис Рэткарт не хочет, чтобы ты ходил. Говорит, ты заразный.

— Но у меня же шляпа, Лен, и повязки. Доктор обрабатывает меня дегтем.

— Прости. Это ее студия.

Неделю я горевал, затем пожаловался маме.

— Тоже мне диктаторша, — сказала она. — Карандаши у тебя есть. Возвращайся в студию.

— Не могу, мам. Художница не разрешает.

— Я ей не разрешу.

— Мам, ее рисунки печатают в «Миррор». Она большая звезда.

— Малыш, если нужно, я зажгу звезды и побольше.

Я с трудом представлял Фейгеле в роли поджигательницы, но все же прихватил карандаши и отправился в студию. Блондинка ужасно разозлилась. Накричала на Лена, обозвала его трусом, не способным выгнать взашей мальчишку. Меня отсадили к окну. Бумаги не дали. Я просто сидел и смотрел, как рисуют другие.

Вдруг раздался стук в дверь, и в студию вразвалочку вошел Дарси, а с ним мистер Лайонс и пара охранников, прижимавших к груди фетровые шляпы. С ними была мама, накрашенная ярко, как на покер.

Первым молчание прервал не наш окружной президент, а Дарси Стейплз.

— Не нарушает ли это права человека, мистер Лайонс? Учитель рисования, да еще при служителе церкви, подвергает дискриминации собственного ученика.

— Это, по меньшей мере, недемократично.

— Может, подать на него в суд? В храме текут трубы… проводятся частные семинары.

— У меня есть разрешение, — пробормотал Лен. — Официальный документ из мэрии и отдела народного образования.

— Из мэрии? Нам Манхэттен не указ. Тебе, Ленни, требуется печать от Бронкса.

— Это абсурд, — сказала миссис Рэткарт. — Вы меня не запугаете. Вы бандиты, все до единого… а это ваша шалава.

— Как вы сказали — шалава? — переспросил Дарси. — Это миссис Фейгеле Чарин, мать пострадавшего мальчика.

Мама обворожительно оскалилась.

— Эта шалава сейчас выжжет вам глаза.

И чиркнула спичкой.

— Малыш, считай до трех.

Но я молчал. Пусть Розамунда и рисовала Ланселота Перри с помощью внутреннего ока, я не мог с ней так поступить.

— Я близкий друг мэра, — сказала Розамунда. — Я знакома с министром юстиции Соединенных Штатов.

— Ну и что, — сказал стоматолог. — Все равно без печати от Бронкса не обойтись.

— У мальчика стригущий лишай. Здесь ему не место.

— Он же не танцует в обнимку с другими детьми, — сказала мама. — Не целуется с ними, не трется головами. Что, зараза передается через карандаши? Мой сын восхищается вами и вашими рисунками. Мы все вами восхищаемся. Дарси, ты хоть раз пропускал новую серию «Человека-крысы»?

— Да я без Ланселота жить не могу.

— Куда до него Дику Трейси[85] и Дональду Даку, — поддакнул наш окружной президент.

Не знаю, этот ли подхалимаж или же ярость в глазах мамы, но, на мое счастье, миссис Рэткарт передумала. Меня допустили к занятиям, и я малевал на оберточной бумаге. Нашу победу мы отпраздновали шампанским в «Конкорс-плаза». Дарси, мистер Лайонс, мама и я. Официантам запрещалось подавать алкогольные напитки шестилеткам. Но «Конкорс-плаза» принадлежал Дарси, и он распорядился, чтобы мне тоже налили.

— За Фейгеле, — провозгласил Дарси, — и нашего джентльмена-художника, будущего Рембрандта.

— Самое малое, — отозвался мистер Лайонс и раздавил свой бокал — на удачу.

Но в 1943-м удача от меня отвернулась. Миссис Рэткарт ушла, а Лен решил: чем хлопотать о печати Бронкса, лучше студию распустить. И я снова остался ни с чем. Компанию мне составляли разве что водяные бомбочки.

Стройбатовцы по-прежнему таскали у меня шляпы; Ньют с Взлом все время меня шпыняли.

— Лишайный, из-за тебя нашу студию закрыли. Твоя мама шалава и курва.

— Что значит курва?

— Курица — кто хочет, тот и вскочит, — сказал Ньют.

— Трется со всеми политиками, — сказал Вэл.