Сквозь страх - [191]

— Левый рог… это, оказывается, латинская буква «F»…

— Так-так… — подбадривающе произнесла она.

— А правый — латинская буква «S».

— И что же этот символический рисунок, а точнее, ребус означает, доблестный молодой сыщик? — Вера Петровна лукаво, но по-доброму улыбнулась.

Измайлов нетерпеливо, даже как-то нервно провел рукой по щеке и прикусил нижнюю губу.

— Ну, сдаешься?

— Минуточку-минуточку, Вера Петровна. — Он оторвался от записной книжки, посмотрел на листок бумаги, что лежал перед ней, и тотчас просиял, словно его только что наградили орденом. Но тут же мелькнувшая в голове мысль прохладным душем остудила его, и лицо юноши стало будничным, серьезным: «Чего ж тут радоваться? По существу была подсказка. Без наводки я бы вряд ли догадался». И он ровным, скучноватым тоном произнес:

— Он шел на связь с Быком, иначе говоря, с Феофаном Самченовым — бывшим осведомителем губернского жандармского управления, который значится в тех самых списках.

— Молодец. Умеешь думать.

Измайлов махнул рукой: дескать, напрасно хвалите.

— Без вашей подсказки я б не допетрил…

— А почему ты решил, что этот штабс-капитан не сам Самченов? Ведь латинская буква «S» фигурирует и на переплете записной книжки?

— Видите ли, Вера Петровна, мне кажется, что буквы на переплете «N — S» — это имена разных людей. Всего скорее мужчины и женщины. Вот тут, прямо на обратной стороне корки записной книжки, женским почерком написана максима. — Он нашел нужное место и начал читать: — «Только крепкие здания любви и дружбы строятся из такого хрупкого, но ценного материала, как искренность, скрепленная нежностью. И когда эти величественные сооружения приобретают полную и окончательную завершенность, им не страшны ни ледяной холод, часто исходящий от окружающих людей, ни гниль и ржавчина лжи, которую порой пытаются привнести туда некоторые лица, ни всеразрушающие ураганы времени, ни коварная госпожа разлука, поступь которой тяжелым землетрясением всегда отдается в них. Но эти сооружения колоссальной крепости могут быть разрушены легкими дуновениями неправды, если они вдруг засквозят внутри ИХ. S.»

Измайлов положил книжку на стол и сказал:

— Видимо, это написала возлюбленная штабс-капитана. Ну, и, испытывая чувства к ней, он решил это отобразить вот таким образом. В общем, первая буква — это его имя, а вторая — ее. А эти буквы, как мы видим, не совпадают с символическим рисунком быка с его рогами. — Шамиль глубоко вздохнул, как человек чем-то опечаленный, и продолжил: — Видимо, этот загадочный рисунок — не просто своеобразный узелок на память, — он, этот штабс-капитан, и так мог запомнить, к кому едет, — а нечто большее.

— Например?.. — быстро спросила Брауде молодого чекиста.

— Ну, например, эта записная книжка, точнее, этот рисунок может служить своеобразным паролем.

— Пожалуй, ты прав, — задумчиво произнесла она. И тут же быстро, энергично сказала: — Растешь, Шамиль, растешь!

Заместитель председателя губчека Брауде распорядилась доставить к ней задержанного офицера. Через несколько минут в сопровождении двух конвоиров в кабинет ввели темноволосого с ровным пробором молодого человека лет тридцати.

— Как настроены, господин штабс-капитан, говорить правду или опять займетесь беспардонным сочинительством?

Офицер угрюмо, с отрешенным взглядом смотрел в окно, не шелохнувшись, словно окаменел от непоправимого горя, ведь он догадывался, что его ждет.

— Так когда вы приехали в Казань? — спросила его Брауде, вытаскивая из ящика стола исписанный листок бумаги.

— Я уже говорил вам — позавчера.

— В котором часу?

— В двадцать три ноль пять. Поезд Вятка — Москва.

Заместитель председателя губчека подала штабс-капитану листок бумаги.

— Вот прочтите сводку начальника станции «Казань», когда и какие поезда прибыли сюда позавчера, и больше не повторяйте своей выдумки.

Мужчина бегло просмотрел документ, уличающий его во лжи, и чуть дрожащей рукой провел по лицу. Он молча положил бумагу на стол, и губы его тяжело, с неохотой разжались:

— Я не хотел вас посвящать в свои сугубо личные дела, полагая, что они не имеют для ЧК значения. Я действительно прибыл позавчера, но не из Вятки, а из Оренбурга. Туда ездил по семейным обстоятельствам.

— Что за обстоятельства? — буднично, с каким-то безразличием осведомилась Брауде, копаясь в кипе бумаг.

— Женился…

— Вот как, — оживилась хозяйка кабинета. — И на ком же?

Мужчина помолчал, очевидно раздумывая, говорить или нет, потом грустно проронил:

— На красивой женщине. Влюбился. Вас, конечно, интересует, как ее зовут и какого она происхождения… Отвечу: зовут Сания. Она — бывшая экономка хозяина знаменитого на весь Урал и Азию оренбургского караван-сарая. — Офицер саркастически улыбнулся и с некоторым цинично-равнодушным тоном произнес: — Поскольку вы требуете полную правду, я последую этому. Я женился на любовнице хозяина караван-сарая. Правда, мне там некоторые нашептывали, что она-де шлюха подзаборная. А мне чихать на это хочется. Мы полюбили друг друга, а это — все. А все остальное — трын-трава… — Штабс-капитан вдруг заговорил горячо, словно его мысль хотели опровергнуть. И со стороны создавалось впечатление, что он сам лишний раз хочет утвердиться в правильности своего столь серьезного поступка, как женитьба на женщине с сомнительной репутацией, в правильности своего кредо на этот счет, пытаясь тем самым окончательно развеять теснившие его сердце сомнения и мрачные думы. Наверное, так оно и было. А его нервное напряжение явно возбуждало, подхлестывало к этому откровению.