Сквозь страх - [193]

В тот день когда арестовали связника атамана Дутова штабс-капитана Николаевского, Измайлов выкроил вечером время для повторного его допроса. Решил уточнить некоторые детали. Офицер снова пересказал ему то, что говорил на допросе днем, перечисляя подробно имена, место встреч и пароли.

«Опять этот Самченов выплыл, как вьюн из мутной воды, — подумал Измайлов. — Неужели этот жандармский стукач опять уплывет, пока мы подгребем к нему». Он вспомнил, как после допроса Панкрата Птухина, который уселся по фальшивым документам в кресло директора гостиницы «Сибирский тракт», они хотели задержать этого самого Самченова. Ведь он работал там у Птухина, вернее в ресторане гостиницы. Но тот, как крыса, учуяв, что капитан корабля выпустил свой штурвал и судну грозит крушение, — исчез на другой же день после ареста Птухина. А ведь через него можно выйти на ротмистра Казимакова. Если же удастся взять ротмистра Казимакова, можно будет, пожалуй, распутать запутанный клубок немецкой агентуры. Он, конечно, много знает. А сейчас, возможно, рука об руку идет со вчерашними своими врагами, в том числе и с германской агентурой.

Пожалуй, никакие события, никакие мирные социальные явления в государстве и даже открытая вооруженная борьба не заставляют людей так быстро перекрашиваться при участии в разных коалициях, внешне совершенно несовместимых, как политические катаклизмы в обществе, которые являются верными барометрами — предвестниками жесточайшей, смертельной борьбы за власть.

Когда Измайлов поинтересовался прошлым штабс-капитана Николаевского, показания того оказались для чекиста несколько неожиданными.

Николаевский откровенно поведал ему, что во время войны с германцами служил на Северо-Западном фронте, в военной контрразведке под началом полковника Батюшина, где начальником штаба фронта был генерал-лейтенант Бонч-Бруевич. Этот генерал придавал большое значение контрразведке, всячески опекал ее.

— Кстати, брат его — большевик, как я слышал, большой человек в правительстве Советов, — пояснил арестованный. — В декабре четырнадцатого года мы разоблачили, правда, по сигналу одного подпоручика, жандармского полковника Мясоедова — агента германского генерального штаба. Этот полковник был другом министра Сухомлинова.

Он помог Сухомлинову жениться на одной красотке, через которую сам министр сломал себе шею. Его, как известно, арестовали в 1915 году за казнокрадство и другие преступления. Но речь сейчас не о старике-министре, которого хватил бес в ребро. Нам, к сожалению, не удалось взять тогда одного немецкого агента, завербовавшего этого Мясоедова. Хотя был он, можно сказать, у меня в руках. До сих пор не могу себе простить. Вот ведь бывают в жизни такие промашки, ошибки, которые мучают человека всю жизнь.

— А когда завербовали этого Мясоедова? — поинтересовался Измайлов из любопытства.

— Мне этот агент, завербовавший полковника, — арестованный приложил ладонь ко лбу, — кличка его, кажется, Двойник, — признался на допросе, что это сделал еще в девятьсот девятом году.

— Как, вы говорите, звали агента?! — вскочил со стула молодой чекист.

— Кличка его — Двойник. Точно, так. Вспомнил.

Штабс-капитан рассказал ему, как этот немецкий агент на допросе выхватил у него из кобуры наган, покуда он давал ему прикурить, — и был таков. И спасло его тогда от страшного гнева начальства лишь то обстоятельство, что он сам поймал этого агента. Обрисованные им приметы Двойника совпадали с внешним видом Семена Тряпкина-Перинова, которого довелось однажды видеть Измайлову.

«А мы, оказывается, с ним коллеги по несчастью или, вернее, жертвы одного и того же агента». Измайлов криво улыбнулся, но не проронил ни слова.

— Потом я был переведен в Петроград — в Северную Пальмиру, как еще недавно любили называть столицу. Попал я в контрразведку шестой армии. Туда нас перевели как наиболее опытных, что ли, контрразведчиков. А до этого начальником штаба этой армии был назначен генерал Бонч-Бруевич. Вот уж кто не жалел себя на службе, так это он, Михаил Дмитриевич. И крепко доставалось от него германской агентуре. Он был непоколебим. Ну и врагов себе наплодил со стороны придворных немцев столько, что счесть невозможно. Особенно когда нам удалось накрыть с моим товарищем капитаном Мулюковым гофмейстера двора, члена Государственного совета Экеспарре. Дело в том…

— Кто, вы говорите, был вашим товарищем?! — опять встрепенулся Измайлов, пораженный новым немыслимым совпадением. — Как его звали?!

— Его имя Талиб Акрамович, — растерянно, чуть понизив голос, произнес Николаевский.

— Талиб Акрамович, говорите?

— Да. Но я его звал просто Талиб. Надежный парень и умница.

— А вы знаете, где он сейчас? — спросил чекист, лихорадочно соображая, почему он не рассказал ему об этом периоде своей жизни. «Боялся или не хотел хвастаться? Хотя я его и не просил рассказать подробно о себе».

— Не знаю. Меня тогда ранил один агент по кличке Свифт, которого я вычислил. Попал в Царскосельский лазарет. Туда захаживала сама царица Александра Федоровна с филантропической миссией в одежде сестры милосердия. И надо же было такому случиться, что после выздоровления меня оставили, как особо проверенного офицера, в Царском Селе, куда частенько наведывался «святой старец» Распутин. А вскоре я узнал, что благотворительные чувства у российской царицы просыпались, когда она вставала с постели, которую согревали вдвоем с этим имперским развратником Гришкой Распутиным. Именно после его «божественного благословения» она тотчас шла к раненым и раздавала мелкие подачки.