Система проверки военнослужащих Красной Армии, вернувшихся из плена и окружения. 1941–1945 гг. - [58]
На этом этапе, с началом нацеленной на создание чувства вины пропаганды, часть проверяемых приняла правила игры. В Подлипкинском спецлагере № 0303, по оценке начальника его политотдела, большинство проверяемых «длительное время отсиживались в тылу врага, пассивно подчинялись, работали, прислуживали <…> Они, понимая свою вину, не знают какое им будет наказание и что от них требуется, задают вопросы — "сколько годов им придется отбывать в лагере", "считают ли их изменниками родины". Предъявленные к ним требования честным трудом на заводе искупить вину перед родиной они воспринимают активно и работают по производству хорошо, дорожат хорошим отзывом мастеров, начальников цехов и администрации лагеря. Многие из них стахановцы, отличные рабочие, успешно овладевшие новыми специальностями на заводе». Однако другие проверяемые, в основном партизаны и после плена какое-то время воевавшие на фронте, не смирились со своим положением: «рассматривают свое пребывание в лагере как незаслуженное наказание, к работе на заводе относятся без интереса, нарушают трудовую дисциплину и режим лагеря»[947].
Распространенным было стремление вырваться из лагеря. Из ПФЛ № 174 проверенные больше года назад военнослужащие бежали с целью добраться до фронта и принять участие в боевых действиях. Офицеры просили даже зачислить их в штурмовые батальоны — лишь бы покинуть зону. Другие проверенные отказывались работать, требуя отправки на фронт или немедленного суда. Руководство лагеря признавало, что «этими требованиями и настроениями живут все бывшие военнослужащие, содержащиеся в лагере»[948].
В Бекетовском спецлагере № 0108 «вопрос "когда нас отправят на фронт?" — задавался почти на всех собраниях, докладах, беседах, совещаниях», а освобождение из лагеря представлялось самим проверяемым главным стимулом к труду: «Хорошо бы установить такой порядок, чтобы лучшим производственникам, прошедшим проверку, дали возможность пойти на фронт, тогда бы производительность труда была значительно большей, чем сейчас»[949]. В спецлагере № 0303 давно проверенный «спецконтингент», сотрудник группы труда завода И.Н. Резник также пытался прояснить свой статус у начальства, связывая настроение с эффективностью труда: «находясь в неведении и в моем положении, я морально настолько переживаю, что не в силах уже по настоящему мыслить и работать наиболее производительно, как этого требует настоящий период»[950].
Понимали это и политорганы — в отчете из спецлагеря № 0303 отмечалось, что «политико-моральное состояние спецконтингента в целом характеризуется, с одной стороны, добросовестным отношением к труду, а с другой стороны — стремлением добиться освобождения из лагеря, пребывание в котором морально тяготит людей, подавляет их инициативу и вызывает много жалоб и недовольств, особенно тех кто прошел проверку СМЕРШ»[951].
Конформизм через признание чувства вины, таким образом, был, по крайней мере изначально, внешним, имевшим цель вырваться из спецлагеря. Как отмечалось в одном из отчетов, «заявления об отправке в Армию подают наиболее активные люди, которые являются лучшими работниками на производстве и прежде всего коммунисты, комсомольцы, партизаны и бывшие кадровые военнослужащие»[952].
В итоге выражение покорности лишь отдаляло проверяемых от желанного освобождения. Ударников могли расконвоировать, переселить в более просторный барак, но отправить в военкомат — только в исключительных случаях, обычно в честь большого праздника, очевидно с целью дать надежду на освобождение через труд остающимся в лагере.
Лагерь пытались покинуть хотя бы временно. Стахановец просил отпустить его в город на встречу с женой, особо напирая на то, он дает 290 % от плана и «производство не возражает»[953]. «Бывший немецкий переводчик, изменник Родины», находясь под стражей, отпросился в уборную, после чего покинул лагерь и сам вернулся обратно через 15 дней. В квартальном отчете, не видя в ситуации ничего примечательного, зафиксировали: «из следственного изолятора ушел Журанский, который сам вернулся»[954]. Настоящее ЧП произошло в Подольском спецлагере в 1944 г. в годовщину революции — бесследно пропало 30 проверяемых. Часть из них нашли и задержали, другие вернулись сами: «задержанные на допросах пояснили, что они были расконвоированы <…> и что цели дезертирства они не имели, а лишь имели желание встретить праздник вне зоны лагеря»[955].
«Бывшие военнослужащие» в спецлагерях часто не могли связаться с родными, что усиливало депрессивные настроения. Один проверяемый просил дать ему возможность съездить в родной город: «потеряв имущество и жену, я быть может хотя сохраню сына, а в противном случае на что мне жизнь? Начинать снова жить в 45 лет нет смысла, а просто положить ей конец»[956]. Редкий образец письма «фильтранта», очевидно перехваченного и не дошедшего до адресатов, показывает отчаяние автора и желание пообщаться с родными: «нас кормят плохо и на работу гоняют ежедневно 12 часов работаем если на работу ни пойдешь то в тюрьму сажают мы находимся в лагере заключенных и обращение с заключенными какое вы должны сами знать <…> с тем до свидания родители, жду ответа как соловей лета»
