Шинель-2, или Роковое пальто - [8]

Сжимая в руке бумажку, на которой Мышкин накарябал ему свой адрес, Акакий быстро шагал по улице Чернышевского, как вдруг был застигнут снежной метелью. Он всегда считал, что при таком морозе снега не бывает, и вот тебе на – колючий ветер лупит по лицу ледяной дробью. Нахлобучив шапку по самые глаза и засунув руки в самую глубину карманов, он не мог сдержать самодовольную ухмылку – пальто делало свое дело бесподобно, словно щит отражая белые кристаллики, и ему было тепло как в своей постели дома. Он стал вспоминать о том, как бедствовал в прежнем пальто, как он в нём дрожал и пританцовывал, как носился от одних дверей к другим словно какой-то псих, как у него ломило кости и текло из носа ... как вдруг почувствовал, как чья-то рука скользнула по его руке. Он инстинктивно отпрянул а, придя в себя, стал пытливо изучать идеально – овальное лицо девицы, которая схватила его за руку и шагала в ногу с ним так, словно они были старыми знакомыми, идущими на вечернюю прогулку. – Прохладный вечерок, –

проворковала она, заглянув ему в глаза.

Акакий не знал, что ему делать. Он вглядывался в ее лицо с восхищением и боязнью – неужели это происходит с ним? – плененный ее откровенными глазами и подкрашенными ресницами, светлыми локонами, окаймляющими ее меховую кепку, мягким призывным блеском ее импортной губной помады. – Я ... я не понимаю, – сказал он, пытаясь вытащить руку из кармана.

Она цепко держала его руку. – Вы такой интересный мужчина. Вы ведь работаете в министерстве? Мне нравится ваше пальто. Оно такое стильное.

 – Извините меня, – сказал он, – Я ...

 – Не хотите прогуляться со мной? Я сегодня свободна. Мы могли бы выпить, а потом ... – Она прищурилась и крепко сжала его руку, все ещё погруженную в карман пальто.

 – Нет-нет, – ответил он. Его голос на слух показался ему неестественным и чужим, словно бы его вдруг вставили в чье-то чужое тело. – Вы понимаете, я не могу, правда ... я ... иду на званый ужин.

Они остановились и стояли так близко друг к другу, словно пара влюбленных. Она взглянула на него умоляюще, а затем сказала что-то насчет денег. Снежный ветер хлестал им по лицам, а пар от их дыханий перемешивался, образуя белые клубы. И тут вдруг Акакий кинулся бежать, помчав по улице так отчаянно, будто за ним гналась целая армия цыганских скрипачей и жадных американских ростовщиков. Его сердце бешено колотилось под стандартно-коричневым шерстяным костюмом, слоями пуховой подстежки и мягкой, но непромокаемой верблюжьей тканью его стильного пальто.

– Акакий Акакиевич, как я рад вас видеть. – Родион, поджидал его у двери, обдувая кончики своих пальцев. Рядом с ним стояла низенькая круглолицая дама в расшитом домашнем халате, которая, как понял Акакий, была его супругой. – Маша, – представил ее Родион и Акакий, слегка поклонившись, достал пакет с конфетами. К своему ужасу он обнаружил, что в уличной толкотне пакет слегка примялся и соевая глазурь запачкала донышко белого кондитерского пакета. Улыбка на Машиных губах вспыхнула и угасла так же быстро, как пролетает скоротечный видеоклип о сельскохозяйственном чуде. – Ну что вы, не надо было, – сказала она.

Квартира у Мышкиных была восхитительна, потрясающа, – ничего лучше Акакий не мог себе и представить. Три комнаты и кухня отлично обставлены, на стенах картины маслом – и всё это в распоряжении их одних, никаких соседей. Родион устроил ему экскурсию по квартире – в кухне новая плита и холодильник, а в гостиной комнате – двухместная софа. В спальне в детской кроватке спала их дочурка Людмила. – Я просто без ума, Родион Иваныч, – лебезил Акакий, попутно недоумевая, как это его коллега сподобился так здорово пристроиться. Да, это верно, что Родион, занимая должность заместителя Главного деловеда тридцать второго отдела, получал побольше его, верно также, что из-за своей матери Акакий фактически жил на пол зарплаты, и все же, ему казалось, что достаток сотрудника слишком превышает его трудовые доходы. Родион как раз демонстрировал ему швейцарские часы с кукушкой. – Очень приятно слышать это от вас, Акакий. Да, – он дунул на пальцы, – нам она кажется уютной.

Ужин отличался разнообразием блюд: сначала прозрачный бульон, затем рыба в сливочном соусе, затем маринованные сосиски с белым хлебом и сыром, а потом ещё цыплята табака, галушки и брюссельская капуста. По ходу пиршества Родион подливал всем водки и французского вина, а на десерт подал вишневый торт и кофе. Узнав среди гостей лица нескольких коллег с работы, пусть даже не помня их фамилий, Акакий зачем-то стал дискутировать со своим соседом по столу насчет преимуществ мелодичности джаза диксиленд перед какофонией свободного джаза. Хотя он не слыхал ни о каких разновидностях джаза (он вообще имел очень смутные представления о джазе: какая-то дебильная негритянская мутотень из Америки с визжащими трубами и саксофонами), однако согласно улыбался и даже задавал попутные вопросы, пока его собеседник рассуждал об особенностях того или иного музыкального течения. Начав робко пригубливать винца от стоящего перед ним бокала, Акакий обнаружил, что всякий раз, когда он глядел на него, бокал был снова был полон, а Родион, сидящий во главе стола, ободряюще ему улыбался. Его охватило чувство глубочайший любви и признательности к этим собравшимся рядом с ним людям, его товарищам, мужчинам и женщинам, чьи интересы и познания отличались такой широтой, а речи – такой мудростью, что в какой-то момент он осознал, как много он пропустил, и что до сих пор жизнь обходила его стороной. И когда Родион предложил тост за здоровье Маши (ведь, в конце концов, это был её день рождения), то первым, кто поднял свой бокал, был Акакий.