Семейное дело - [94]

— Устала? — равнодушно спросил он.

— Да. Я смотрела на тебя, и мне показалось…

— Тебе показалось, — перебил ее Алексей. — Давай лучше выпьем. Хорошее винишко.

— Трудно быть бодрячком? — тихо спросила Нина.

Он не ответил. Он подумал, только, что все это очень и очень плохо: не сумел сдержаться, выдал себя, и, конечно, все великолепно понимают, что с ним происходит сейчас.

…Может быть, я слишком уж пристально приглядывался к этому Юрочке? Развязный, самоуверенный хлюст, хотя, наверно, и впрямь умен, начитался до верхней губы. Нет, не надо так. Это самая обыкновенная ревность… Ну и что ж? Что я, не человек, что ли? Но как смотрит, как смотрит на него Лида! Глупенькая, что она видит в нем дальше этого свитера и этой трубки? Что знает о нем? Да ровным счетом ничего…

Почему-то ему стало страшно, когда Эдька начал знакомить всех их с Кричевским. Он подумал, что с ним у Лиды все может быть действительно серьезно. И молчал, все время молчал, и злился на себя за это молчание: что он подумает обо мне и что подумает Лида? Недоразвитый, вот что! Обыкновенный токарь, и все тут. У Глеба-то язык подвешен дай бог как, не побоялся полезть в спор, а я молчал, как стул. Знает ли что-нибудь обо мне этот Кричевский? Наверно, знает: несколько раз быстро оглядел меня, будто по физиономии смазал, и спокойно отвернулся — не соперник…

Нина мягко положила свою руку на руку Алексея. Музыка кончилась, все потянулись к своим столикам. Стало быть, она просто предупредила меня, что музыка кончилась и сейчас они вернутся сюда.

— Так мы не договорили, — сказал Кричевскому Глеб. — О чем же должна писать современная литература?

— Читайте Апдайка и Селинджера, — уже нехотя ответил Кричевский. — У них все сказано.

— Вот как — все! — язвительно отозвался Глеб. — Значит, на Апдайке и Селинджере вся литература и кончается? Бедный мир! Ну что ж, в таком случае будем перечитывать Толстого. И на том спасибо.

— Хватит тебе, — сказала Надя. Она тоже долго молчала. — У каждого свой взгляд.

— Вот именно, — лениво сказал Кричевский. — А не пойти ли нам, братья и сестры, в какое-нибудь менее интеллектуальное место? В обыкновенную пивную, например?

— Для Лидочки это слово, наверно, звучит как похабщина, — сказал Эдька.

— Ну, — протянул Кричевский, — отчего же? Хемингуэй любил писать в пивных. Или, если Лидочке угодно, в забегаловках, в заходиловках, а по-французски — бистро. Чистая семантика! Дело ведь не в слове, а в понятии.

— Чем же вам здесь не по нутру? — наконец-то сказал Алексей.

— Почему же не по нутру? — неторопливо отозвался Кричевский. — Уютно, тепло и даже никаких лозунгов на стенках. Видите ли, юноша, мы зашли сюда больше из любопытства, чем из желания убить вечерок. Верно, Эдик?

— Верно, старик.

— И вот наше любопытство удовлетворено. — Он повернул голову к Глебу. — Вы кое в чем разбираетесь, только вам мешают чужие мысли, которые вы уже считаете своими. Каждый человек обязан мыслить самостоятельно, дорогой мой.

— Благодарю, — усмехнулся Глеб.

— Нет-нет, я серьезно. Очень, очень толково разбираетесь!

— Вот тебе и рабочий класс! — сказала Надя.

— А это уже запрещенный прием, милая, — с укоризной сказал ей Кричевский.

— Бросьте вы! — с неожиданной для самого себя злостью перебил его Алексей. — Вам здесь просто скулы от скуки сворачивает, вот что. Да, рабочий класс, ну и что? В московских журналах не печатаемся?

— Алеша! — сказала Лида.

Он даже не поглядел на нее.

— Не надо глядеть на нас сверху вниз. Я долго сидел, слушал и думал — презрительный вы человек.

— Так, — сказал Кричевский. — Один ярлычок уже привешен. — Он остановил порывающегося что-то сказать Эдьку. — Не надо, старик, погоди. Сейчас нам подадут дежурное блюдо: мол, всем мы обязаны его величеству рабочему классу.

Теперь уже Глеб остановил Алексея.

— А разве не так?

— Где начинается митинг, там меня нет, — сказал Кричевский, поднимаясь и помогая подняться Лиде — Как говорится, извините за компанию.

Лида прятала от Алексея глаза, а он уже не видел никого, кроме нее. Сейчас она уйдет. Уйдет с этим хлюстом. До сих пор, пока он не видел их вместе, рядом, он еще думал, что это у нее несерьезно. Значит, серьезно, если она может вот так встать и уйти. Его снова зазнобило. Он испытывал странную и неприятную слабость, будто пробежал десяток километров и сейчас ему в самую пору лечь, закинуть руки за голову и закрыть глаза.

— Всего доброго, — сухо сказал Глеб. И снова Нина положила свою руку на руку Алексея.

— Я сейчас, — сказал Алексей, освобождая руку. Он пошел за Лидой и уже в вестибюле остановил ее. Ему было плевать, что рядом стоят этот Кричевский и Эдька.

— Ты хорошо подумала обо всем, Лида? Я должен знать это точно.

— Да.

— Послушайте, юноша, — сказал Кричевский, — не надо затевать скандальчик. Хватили лишку, ну и держитесь мужчиной, право. Ведь всем и все ясно как огурец.

— Не заводись, — подтвердил Эдька. — Мне очень жаль, но…

Резко повернувшись, Алексей пошел обратно в зал. Теперь все. Конечно, все ясно как огурец. Он шел к столику и не видел, как смотрит на него Нина: тревожно и радостно, как бы притягивая его к себе своим взглядом.