Семейное дело - [255]

— Хорошо, — сказал он. — Бери, что хочешь. Мы с матерью давно уже подумывали уехать отсюда ко мне, в Херсон. Она все надеялась, что ты… Не бойся, дом продадим — тебе половина… Только одна просьба: найди время, сходи к матери.

— А зачем просить? Конечно, схожу. Тут я за границу еду ненадолго, вернусь и схожу.

Он говорил, а сам думал: как все хорошо получилось! И не поссорились, даже не поспорили, он сам предложил насчет вещей и дома, — впрочем, так ли уж сам? Тоже, наверно, понимает, что со мной лучше не связываться. Нет, просто здорово получилось, отлично получилось, лучше некуда!

Коптюгов уехал на десять дней, а это значило, что на плавильном участке надо перекраивать график и ставить на печи других плавильщиков — на полсмены. Правда, Коптюгов, придя перед отъездом к Ильину попрощаться, сказал, что на печь вполне можно поставить Будиловского — парень подготовленный, уже кончил трехмесячные курсы и вполне тянет на третий разряд, да и он, Коптюгов, с ним хорошо поработал, ну а что не успел пройти комиссию — это ведь так, формальность… Но Ильин все-таки не решился поставить Будиловского. В эти последние недели года на «десятках» варили слишком дорогую сталь, чтобы он мог рисковать. Одно дело профессионализм, другое — самодеятельность.

Коптюгова проводили всей бригадой, конечно и советы были — не подкачать, высоко держать рабочую марку, побороться как следует за мир, но помнить, что Финляндия, хотя и дружественная, но все-таки капиталистическая, и люди там разные. Сразу с вокзала Будиловский поехал в редакцию областной газеты, и наутро там была опубликована информация об отъезде большегородской делегации. Среди других был назван и Коптюгов…

Никаких особых трудностей, конечно, с его отъездом в цехе не возникло. Всегда было так, что кто-то из сталеваров уходил в отпуск, или заболевал, или отпрашивался на несколько дней за свой счет по каким-либо серьезным обстоятельствам, — его тут же подменяли на полсмены другие — обычное дело. Тем более что планово-распределительное бюро просчитало и выдало Ильину «объективку» — план будет выполнен уже 27 декабря по всем показателям, так что прибыль составит тысяч на двести тридцать больше, чем планировалась. С этой «объективкой» он и пошел на «малый хурал» — так назывались недельные совещания у главного инженера, — сидел и слушал, как Заостровцев своим скрипучим голосом пилил других начальников цехов. Когда дошла очередь до него, Ильин коротко доложил о делах в цехе (это делалось для других начальников цехов, потому что Заостровцев знал положение в литейном не хуже Ильина), и, когда он сел, Заостровцев проскрипел уже с заметной доброжелательностью:

— На моей памяти это впервые. Спасибо.

Сидевший напротив Ильина замдиректора по производству Кузин поднял голову, тонкие светлые волосики-проволочки по бокам лысины вспыхнули, как нимб вокруг святого чела, и он, быстро написав что-то, протянул записку Ильину: «Снова поздравляю! Кстати, сам тоже очень доволен». Ильин спрятал записку в карман. «Сам» — так здесь обычно называли Силина, и это слово раздражало Ильина. Но вот Силина нет, а подхалимское словечко осталось. Ах Кузин, Кузин! Зачем он написал мне это? Ильин помнил, как здесь же несколько месяцев назад с ним разговаривал Кузин. Совсем другой был человек, и разговор был другой!..

— Вопросы? Претензии? — донесся до него голос Заостровцева. Этими словами обычно кончались совещания у главного. Те, у кого были вопросы или претензии, оставались, остальные уходили. Ильин встал, у него не было вопросов.

В «предбаннике», где сидела, секретарша, его ждал Шток и, едва войдя в кабинет, выпалил: двое сталеваров свалились с гриппом, что делать? Ильин никогда не был суеверным, но тут даже выругался: Заостровцев и Кузин словно сглазили! По городу действительно уже начал гулять грипп, и неделю назад Ильин попросил цехком организовать в цехе профилактику. Все чего-то нюхали, глотали какие-то таблетки, но попробуй уберечь людей в таком цехе, где спереди по тебе пышет жаром, а сзади обдувает декабрьской стужей. И Коптюгов уехал совсем некстати. Значит, из девяти сталеваров осталось шесть. Положим, на «сороковку» можно поставить первого подручного — рабочий опытный и комиссию уже прошел, а на «десятки»?

— Придется все-таки Будиловского, — сказал Шток. — Я берусь по-быстрому собрать комиссию, дадим парню переводку. Ну а там мастер присмотрит, да и я…

— Ладно, — согласился Ильин. — Другого-то выхода все равно нет. Собирай комиссию. Иначе не разрешу.

— Ты только не беспокойся, — торопливо сказал Шток, и Ильин невольно улыбнулся. В этом был весь Марк. Черт его знает, как он ухитрялся чувствовать то, что испытывали другие. А Ильин впрямь был неспокоен сейчас, и так случалось всегда, когда вдруг неожиданно возникали какие-то осложнения, которые трудно, а порой и невозможно было предвидеть. Казалось бы, за многие годы можно было бы привыкнуть ко всему. Левицкий-то привык, а я вот — никак… Может, именно поэтому он и называл меня неудобным человеком?

Когда Шток ушел, Ильин заставил себя успокоиться. Во-первых, действительно другого выхода нет, во-вторых, теперь Шток будет дневать и ночевать в цехе… Года три назад так уже было: грипп валил одного за другим, и Шток не уходил из цеха. Спал он часа по четыре в сутки в партбюро, на кожаном диване, заставлял всех плавильщиков есть чеснок, и в цехе пахло чесноком, как на восточном базаре.