Семейное дело - [228]

Загрузили корзину. Кран поднял ее и перенес на весы. Сергей заметил, что на этот раз корзина выглядела как-то непривычно — не торчали обломки перекрученных рельсов, не гремели одна о другую ржавые обрезки труб. Одни болванки! Сахар, а не шихта. Он крикнул одному из шихтарей:

— Каждый бы день такую! — и тот, подмигнув, крикнул в ответ:

— Можно и каждый, за нами не станет. Только ведь чье винцо, того и заздравьице!

Сергей зацепил гак и махнул рукой, крановщица начала поднимать. На печи уже давали плавку, и черная фигура все так же неподвижно стоящего Коптюгова четко виделась отсюда, с шихтового двора, на ярко-оранжевой стене.

Сергей подумал — а все-таки до чего это красиво, когда идущая сталь делает все вокруг нарядным, праздничным, и, будь он художником, нарисуй эту фигуру на оранжевом фоне; назови картину — «Завод», никто не поверит, что так может быть на самом деле. Эта мысль приходила ему в голову не раз. Однажды там, на Дальнем Востоке, десантников подняли в воздух ночью, и вдруг Сергей увидел рассвет: почти черное небо, под ним зеленая полоса и еще ниже точно такое же оранжевое полукружье от еще невидимого даже с пятикилометровой высоты солнца. Эти полосы были резко отделены друг от друга и лишь несколько минут спустя начали перемешиваться, сливаться, светлеть. Но это подсмотренное мгновение поразило тогда Сергея точно так же, как поразило сейчас.

…Кран нес корзину — и вот печь содрогнулась, когда Сергей раскрыл корзину и сбросил шихту. Коптюгова уже не было видно на площадке, он сидел за лотаторами. Сейчас каждой своей клеткой Сергей ощущал тот ставший привычным ему ритм работы, когда все вокруг перестает существовать и есть только вот эта небольшая, ограниченная железными поручнями площадка — место, где ты обязан не просто прожить восемь часов, не просто отработать, а дважды сделать тот самый огненный рассвет, два ручья стали, которые мастер в своем плавильном журнале запишет сухими цифрами — дата, номер печи, марка, время…

Никто из них не замечал, что поодаль уже давно стояло человек десять или двенадцать. Если бы Сергей заметил их, то увидел бы и отца. Впрочем, скоро все они ушли, и только вечером отец сказал ему: «А ты уже лихо наловчился, оказывается!..»

Конечно, как Рогов предполагал, так и получилось: Травиньский обязательно, непременно хотел присутствовать при отливке ротора, и Рогов попросил Ильина разыскать всех за полчаса до того, как начнут давать плавку. На заводе делегация собиралась пробыть долго — в турбокорпусе, затем беседа у директора и еще одна — в парткоме, так что адреса, как говорится, известны. Поглядев на часы, Ильин сказал, что по графику «десятка» даст плавку около одиннадцати.

— Ну вот и хорошо, — сказал Рогов. — Как раз успеем. У вас какие-нибудь вопросы есть?

— Много, Георгий Петрович, — улыбнулся Ильин. — Но, наверно, все можно решить своими силами.

Приезд гостей все-таки нарушил уже сложившийся распорядок дня. С утра Ильин успел лишь просмотреть отчеты начальников смен. Был четверг — день оперативки у заместителя директора по снабжению, а он не пошел: как раз приехали гости. Придется все вопросы снабжения решать вечером, потому что завтра пятница, а там два выходных, между тем цеху требовалось многое сверх нормативов. Хорошо еще, что Званцев не потащил с гостями по другим цехам! Понимает, что со временем — зарез… Ильин попросил секретаршу принести ему последние заводские приказы: у него оставалось время подготовить всю документацию по оперативным вопросам на выходные дни.

Он работал и подсознательно, пожалуй, слушал, как лаборатория переговаривается с плавильным участком. Дала плавку «сороковка», проваливалась по никелю первая «десятка»; потом он поднял голову, услышав свою фамилию, но лаборантка называла не его:

— Коптюгов, почему Ильин раньше времени принес пробу?

— Соскучился по вас, девочки.

Ильин, нагнувшись, сказал в микрофон прямой связи:

— Прекратить лишние разговоры! Коптюгов, что там у вас?

— Идем на рекорд, Сергей Николаевич.

— Какой еще рекорд? Как идет расплав?

— Уже кончился, Сергей Николаевич. Переходим на рафинирование.

— Что-то рановато, — сказал Ильин, поглядев на большие настенные часы. — Где Шток?

— Я здесь, здесь, — ответил Шток, и Ильин сразу успокоился: значит, Шток не отходит от второй печи, это хорошо, но о каком рекорде говорил Коптюгов?

— Плавка идет с опережением графика, — сказал Шток. — Ты предупредил бы… ну, знаешь кого… а то опоздают.

Гости не опоздали.

Ильин стоял рядом с ними, тоже как гость, ни во что не вмешиваясь, как бы давая понять что работа в цехе налажена так, что его вмешательства не требуется. Да так оно, в общем-то, и было на самом деле. Сейчас лаборатория выдаст разрешение… Вдруг Травиньский спросил его:

— Вы говорили — четыре часа? Прошло три часа тридцать две минуты.

Ильин не успел ответить. Подручный пробил летку, и металл пошел. Все опустили очки на своих касках — и снова, в который раз, Ильин почти физически ощутил завороженность этих людей, стоявших рядом. Он понимал одно: ребята сработали сегодня лучше некуда! Три часа тридцать две минуты! Подняв глаза, он уже не отрываясь глядел на весовое табло, на котором, словно догоняя друг друга, бежали цифры, бежали и вдруг остановились: 13,7.