Семейное дело - [226]

Все — и гости, и встречающие — вышли на площадь перед аэровокзалом, на котором было натянуто длинное красное полотнище с надписью: «Niech żyje przyjaźń polsko-radziecka!»[6], сели в машины. Дождь лил и лил по-прежнему. Рогов подумал, что часть запланированных встреч придется отменить — нелепо ехать по такой погоде в совхоз «Ударник» или на строительство птицефабрики.

Только поздним вечером, вернувшись домой, он вспомнил, что сегодняшние газеты так и остались непрочитанными, и вынул их из кармана пальто. Дома было тихо, дочка куда-то ушла, жена уже легла спать. Он сидел на кухне, пил крепкий чай и читал, не пропуская, по обыкновению, даже маленьких заметок — о том, что в магазины поступили первые партии елочных украшений, а в зоопарке начался ремонт львятника. И — тоже по обыкновению — очерк «Бог огня», занявший полтора подвала, он как бы приберег напоследок, лишь поглядев, кто автор, и удовлетворенно улыбнулся: «А. Будиловский, рабочий». И, начав читать очерк, подумал: «А ведь здорово пишет! Или журналисты помогали?»

Это был очерк о сталеваре Коптюгове, и Рогов, у которого вообще была отличная память, несколько раз повторил фамилию про себя, но не для того, чтобы лучше запомнить, а словно взвешивая: «Ко-птю-гов!» Фамилия ему понравилась — была в ней какая-то прочная тяжеловатость, что ли. Ко-птю-гов… Вот он тут же, на снимке: каска сбита на затылок, он улыбается — сдержанно и немного устало, и лицо у него, пожалуй, под стать фамилии или, вернее, тому представлению, которое она вызывает, — тоже тяжеловатое, быть может, благодаря большому, раздвоенному подбородку.

Читая, Рогов несколько раз улыбнулся — его тронули и история с дедом-кузнецом, и неловкие, наивные стишки, которые цитировал автор, и, отложив газету подумал: надо будет сказать редактору, чтоб такие очерки о людях появлялись чаще. Как там написано, в стишке? «Вот он стоит, как бог огня…» Он снова улыбнулся, вспомнив тот далекий сорок первый, когда бегал с ребятами греться в литейный цех. Никаких богов, конечно, они там не видели, а на одной из печей подручной работала вообще девушка, он даже помнил, что ее звали Таней.

Но вот странная вещь! Бывает, привяжется какая-нибудь песенка или просто мотив, и уже никакими силами от них не отделаешься. Рогов листал блокнот, думал о завтрашних делах, а сам напевал про себя: «Вот он стоит, как бог огня… как бог огня… как бог огня…» И наутро, бреясь, вдруг снова вспомнил: «…как бог огня…» А живет-то бог в общежитии… Послезавтра на бюро обкома будем слушать строителей — конец года, штурмовщина, опять придется принимать дома с недоделками…

О том, что завтра на заводе будет польская делегация, Ильину сообщил секретарь партбюро Воол. Только что ему звонил Нечаев и предупредил, что литейный цех гости посетят обязательно, хотят посмотреть, как пойдет отливка ротора для пятнадцатитысячной турбины. С ними, скорее всего, будет секретарь обкома Рогов, так что…

К этому сообщению Ильин отнесся спокойно. Вообще он не любил, когда в цехе бывали посторонние, но сейчас речь шла о гостях, и надо было подумать, как их встретить. Ну, кофе они будут пить у директора, это ясно. А вот подарить каждому по каске, пожалуй, можно.

На малой оперативке он сказал и о завтрашних гостях. Суточное задание уже было готово, варить сталь для отливки ротора будет бригада Чиркина. Вдруг Воол сказал:

— Я думаю, лучше поручить это Коптюгову. Читали вчера в газете? Гости, наверно, тоже читают наши газеты. Словом, я за Коптюгова.

Ильин не возражал и кивнул Эрпанусьяну: замени. Но, добавил он, сами понимаете, какой завтра день. Дело не в гостях, конечно, а в роторе. Отливка должна пройти без сучка без задоринки. Он повернулся к Малыгину, тот, как всегда, чуть заметно кривил губы.

— У меня все готово, — торопливо, пожалуй, даже слишком торопливо сказал Малыгин, словно предупреждая вопрос начальника цеха.

Когда оперативка окончилась, Ильин попросил Воола остаться и протянул ему три бумажки — три извещения из вытрезвителя, присланные на завод. Неделю назад, после получки, трое формовщиков провели ночь в этом заведении. Воол неторопливо прочитал извещения и вздохнул:

— От тебя хороших новостей не узнаешь.

Он называл Ильина на «ты» и по имени; Ильин говорил ему «вы» и обращался только по имени-отчеству. Все-таки пятнадцать лет разницы в годах! Воолу было уже пятьдесят семь, два года назад он вышел на пенсию, но его неизменно избирали в партбюро, и лет десять, пожалуй, он был бессменным секретарем. Сорок лет в этом вот цехе! Прошел от шишельника до начальника смены. Каких только людей не повидал, каких только событий не помнил! Плотный, седой, с мягким лицом, он почему-то напоминал Ильину сельского учителя — в его представлении сельский учитель должен быть именно таким.

— Ну так что, Эдуард Иванович, снова воспитывать будем? У меня здесь в «день дисциплины» так перегаром разит, что за неделю не проветрить. Говорим, убеждаем, наказываем, летом отпуска не даем, тринадцатой зарплаты лишаем, очередь на квартиру отодвигаем, а копните в земле на формовочном — пустые бутылки зарыты.