Семейное дело - [209]

Быть может, поэтому она и не заметила, пропустила тот момент, когда вдруг все переменилось. Она не видела троих — в рубашках с завязанными на животах подолами, хмельных, уверенных в своей силе и не признающих запретов, — троих, что сели на соседнюю скамейку к двум девушкам. Не заметила, как сразу же вокруг той скамейки образовалась пустота. Люди старались быстрее пройти мимо. А те куражились, их руки были грубы, шутки гадки. Они не пускали девушек, когда те встали и попытались уйти. Одна из них толкнула парня в грудь, и тот, пошатнувшись, сбил ее с ног короткой, беспощадной подсечкой.

«Эй вы, — сказал Ерохин, — за такие дела и загреметь можно».

Он встал и, подойдя к девушке, помог ей подняться.

«А ты не кудахтай, батя. Вали отсюда».

Они ржали, эти трое сытых, пьяных, довольных собой. Тот, который сбил девушку, зацепил ногой за ногу Ерохина, пытаясь повалить и его. Ольга замерла. Она не уловила тот момент, когда Ерохин ударил парня в солнечное сплетение. Она только увидела, что парень, согнувшись, мягко, боком опустился на тротуар.

«Ну? — сказал Ерохин. — Сами уйдете, или побеседуем?»

«Побеседуем, — отозвался один из парней, сунув руку в карман, и, прежде чем Ольга сообразила, что сейчас он вытащит нож, парень уже вытащил его и отступал, открывая нож и глядя Ерохину в глаза. — Сейчас побеседуем, батя».

Тогда Ольга закричала. Собственный крик оглушил ее. Пустота вокруг расширилась. Она не видела никого. В мире было только трое: она, неподвижная от ужаса, парень с ножом, глядящий на Ерохина белесыми, яростными глазами, и Ерохин.

Потом она так и не могла вспомнить, что произошло. Рука с ножом наткнулась на левую руку Ерохина. Короткое движение правой, словно нырок под локоть парня, — и нож вывалился, стукнувшись об асфальт. Она видела напряженную, побагровевшую шею Ерохина и глядела только на нее. Тонкий вопль парня не дошел до Ольги. Она опомнилась лишь тогда, когда Ерохин отошел в сторону, а парень выл и крючился на земле.

Вот тогда она и бросилась к Ерохину. Он остановил Ольгу.

«Погоди, Оля. Вынь из пиджака платок».

Она ничего не понимала. Верней, она понимала, что все кончилось, что Ерохин жив, — остальное неважно. Ерохин улыбнулся.

«Ну, чего ты испугалась? Где платок-то?»

Какой платок, зачем платок? Господи, да у него вся рука в крови! И на рубашке кровь. Ей никак было не достать платок, она дрожала, но пустота вокруг исчезла уже. Кто-то перетягивал Ерохину руку поверх раны, кто-то держал тех двух парней (третий сбежал), кто-то пытался остановить хоть какую-нибудь машину.

…Она долго ждала в вестибюле поликлиники, пока Ерохину накладывали швы. Он вышел бледный, но улыбался, будто ничего особенного не произошло. Рука была забинтована и лежала на перевязи. Ольга сказала:

«Я побегу за такси».

«Погоди, — остановил он ее. — Я покурю немного. Дай мне папироску, пожалуйста. — Закурил, блаженно затянулся и добавил: — А зачем тебе такси? Я тут совсем рядом живу».

Ольга довела его до дому, зашла к нему — и осталась у него.

Это произошло очень просто, будто Ольга давным-давно, много лет знала, что придет именно такой вечер и именно Ерохин тихо скажет: «Не уходи» — и она, отвернувшись, так же тихо ответит: «Не уйду».

Утром она пошла на завод одна. Ерохин рвался хотя бы проводить ее, Ольга еле уговорила его не делать этого.

Она старалась не смотреть на Ерохина. В маленькой прихожей он обнял ее одной рукой и прижался лицом к ее лицу.

«Когда ты вернешься? После смены?»

«Ты хочешь, чтоб я вернулась?»

«Я хочу, чтобы ты была со мной…»

«Мне пора…»

Перед проходной, как всегда, в это время стояла медленно движущаяся толпа. Ольга достала из сумочки пропуск. Кто-то взял ее сзади за локоть, она обернулась: Ильин.

«Чего это ты такая нарядная? — спросил он, не поздоровавшись, и, не дожидаясь ответа, заговорил с деланной ворчливостью: — У дружила ты нам. Теперь от Сережки отбоя нет: либо сам гоняй с ним в футбол, либо подавай ему тетю Олю. Когда приедешь?»

«Не знаю».

Ильин поглядел на нее, и что-то такое было сейчас в лице Ольги, что он, уже догадываясь, спросил:

«У тебя что-то произошло?»

«Кот лавила мышку, — засмеялась Ольга. — Наверно, я скоро выйду замуж, Ильин».

Она еле дождалась конца смены. Торопливо вымылась, переоделась, выбежала на улицу. Надо заскочить в магазин, купить чего-нибудь на обед — Ивану и мне. Но Ерохин уже стоял возле проходной — в том же новом костюме, что и вчера, и с букетом цветов. У него было напряженное, даже, пожалуй, испуганное лицо.

«Ну зачем ты пришел? — чуть не плача спросила Ольга. — Ты же совсем зеленый».

Она поняла: Ерохин просто боялся, что она не вернется. Он глядел на нее, и напряженность мало-помалу сошла с его лица, теперь он улыбался, улыбался счастливо, как будто скинул с себя невидимую тяжесть. Цветы он протянул молча.

Но потом — месяц, и два, и три спустя — Ольга не раз замечала то же самое напряженное, по-детски испуганное его лицо — он все не верил в свое счастье, все боялся, что оно может кончиться так же быстро и неожиданно, как и пришло.

К Ерохину Ольга перебралась недели через две. Он сам подъехал к общежитию на такси, помог перенести ее вещи — два чемодана и тяжеленную картонную коробку с книгами. Комендантша общежития, Марья Петровна или сокращенно — Марпет, всплакнула напоследок, — все-таки десять годиков вместе! — обещала обязательно навестить Ольгу («И ты тоже не забывай нас!»). И Ольга села в машину рядом с Ерохиным.