Семейное дело - [208]

«Ну! — удивленно сказал Ерохин. — Я же помню эту баржу! Серая такая, с домиком — точно? Я тогда как полоумный по городу ходил, вот и запомнил. Скажи на милость, вон еще когда могли бы встретиться!»

«Нет, — ответила Ольга. — Я тогда уже в детдоме была».

Официант все не шел и не шел — они не замечали этого. Им надо было наговориться. Вернее, надо было выговориться Ерохину, словно бы перебрать сегодня все свои сорок лет, один год за другим. И как мальчишкой в тридцать втором ушел из деревни сюда, в Большой город, и работал на стройке — рыл котлованы, благо к лопате привычка сызмальства, и срочную служил опять же в саперах, и хорошую жизнь увидел только перед войной; а потом война, и сколько он на ней снова земли перекопал — не сосчитать. А потом — что потом? Конечно, можно было бы и на волжские стройки податься, его звали ребята, — не поехал. Память, как цепью, держит. Поэтому и не женился снова, должно быть.

«А вы?» — осторожно спросил Ерохин.

«Что я?»

«Вы-то как живете?»

Ей повезло. Официант принес на подносе два маленьких графинчика — с водкой и коньяком, икру, рыбу, салат. Вот сейчас можно поздравить Ерохина по-настоящему. Она подняла свою рюмку.

«Давайте за то, чтоб в другие сорок лет все было хорошо», — сказала она.

«Ну, — улыбнулся Ерохин, — столько уже не протянуть».

«Ерунда, — сказала Ольга. — Я читала, что нормальный возраст человека — двести лет. Так что вы постарайтесь уж».

Потом играл оркестр, музыканты были тоже в одних рубашках и после каждого номера долго вытирали платками пот. Вот тут Ольге и Ерохину не повезло. Оркестр играл рядом, и, для того чтобы услышать друг друга, надо было перегибаться и кричать.

«Что вы любите?! — кричал Ерохин. — Какую песню? Я закажу для вас».

«Не надо, — кричала она, — лучше пойдем отсюда. На улице лучше».

От жары, духоты и коньяка ей было трудно дышать. Но Ерохин не уступал. Ему обязательно, непременно надо было заказать любимую песню. Она сдалась, попросила «Первое свидание». Ерохин пошел к оркестру, уже совсем ничего не смущаясь и на ходу доставая из кармана брюк деньги. Когда он возвращался, Ольга услышала, как один из музыкантов громко сказал: «Жирный карась», — и ей было неприятно, что это, видимо, Ерохина назвали так, и «Первое свидание» она слушала с этим чувством неприязни к музыкантам. Лучше скорее уйти… На улице она взяла Ерохина под руку.

«Пойдемте к реке, — сказала она. — У воды не так жарко».

Все-таки от двух выпитых рюмок у нее чуть кружилась голова, но это было легкое чувство. Даже тот трудный разговор за столом отодвинулся куда-то, и Ольга не вспоминала о нем. Она была рада, что все так хорошо получилось и этот, в сущности, совсем незнакомый ей человек не остался сегодня один, а до конца вечера еще далеко, и сейчас они посидят на реке, а потом разойдутся по домам, чтобы встретиться уже завтра.

На реке было много гуляющих и рыбаков с удочками. Ольга и Ерохин с трудом нашли место на скамейке. Здесь и впрямь оказалось прохладно, или все-таки с вечерними сумерками жара немного спала — во всяком случае, предложи ей Ерохин пойти еще куда-нибудь, она не согласилась бы.

«Вон там стояла баржа, — сказал Ерохин, показывая в сторону Новых Липок. — Кажется, я даже постоял на ней немного. Уже не помню точно».

Ольга не ответила. Этот день оказался и для нее неожиданно праздничным. Неказенный, старомодный уют ресторана, полутемный (огни еще не зажглись) и поэтому чуть загадочный город, река с белыми прогулочными пароходиками, гуляющая толпа — слышны голоса, смех, шорох ног по тротуару, замершие возле своих удочек рыбаки и над всем этим — заря вполнеба с редкими неподвижными розовыми облачками — все, все воспринималось Ольгой с особенной остротой первоузнавания. И этот человек, Ерохин, — полно, только ли сегодня они познакомились? Его нелегкая судьба удивительным образом перекликнулась с ее собственной: та бомбежка в октябре сорок первого, баржа, которую он запомнил, — это было и из ее жизни тоже.

А люди, которые сидели рядом или на соседних скамейках или неторопливо проходили мимо, — они тоже были как бы соучастниками сегодняшнего праздника, с той лишь разницей, что она, Ольга, была среди них первой. Перезвон гитары где-то вдали казался ей необходимым в этом празднике. Она прислушалась к озорной мелодии и заметила, что Ерохин тоже прислушивается.

«Вам не холодно? — спросил он. — Возьмите мой пиджак».

Она чуть подалась вперед, и Ерохин набросил на ее плечи свой пиджак. Ольге вовсе не было холодно — ей было приятно от этой короткой, ласковой заботливости. Она запахнула большой пиджак, словно закуталась в него, и, скосив глаза на яркие ленточки, спросила:

«Это у вас какие ордена?»

«Всякие, — сказал Ерохин. — Две Красные Звездочки и «Знак Почета» — вот этот беленький с желтеньким. В прошлом году получил».

Опять они долго молчали. Плыл, плыл тихий теплый вечер, и заря не сходила с неба, и люди все шли и шли. Ольга прикрыла глаза — и вот уже не шаги вовсе, а вода шуршит за бортом баржи, и это не скамейка под ней, а палуба, как давно, в детстве, и она плывет куда-то, ни о чем не думая и ничего не боясь.