Семейное дело - [210]

У него была отдельная квартира. Впрочем, он сделал ее сам. Сразу после войны ему отдали крошечную кирпичную пристройку, в которой прежде была кладовая жактовских водопроводчиков. Он выкроил место для прихожей (теперь там стояли газовая плита и самодельный кухонный столик), сам поставил перегородку и дверь, сам настелил пол. Комната получилась небольшая и темная: единственное узенькое, как крепостная бойница, окошко упиралось в глухую стену соседнего дома. Зато свой вход прямо со двора и цементная цветочница с настурциями стоит у двери.

Года два назад ему предложили переехать в новый дом — большая светлая комната, правда в квартире двое соседей, зато лоджия, и вид на реку, и горячая вода, и ванна. Он отказался. Бог-то с ним, с видом и ванной! Все ребята в управлении, которые получили квартиры, все равно ходили в баню с веничками.

Здесь, в этой темной комнате, поместились кровать, шкаф, стол и два стула, небольшая — тоже самодельная — полка, на которой стояло пять или шесть подписных изданий. На стене висела большая раскрашенная фотография девочки — должно быть, ее увеличили с маленькой, черты лица были расплывчаты, ретушь и краски только портили его. Это была Олюська, погибшая в сорок первом дочь Ерохина. Валиной же фотографии не было, Ерохин не сохранил ее во время войны, да, и эта, Олюськина, у него уцелела каким-то чудом.

Еще здесь висела вправленная в раму белая мраморная доска, на которой были вырезаны женщины в туниках, простирающие руки над огнем. Один угол доски был отбит. Эту доску несколько лет назад Ерохин подцепил ковшом своего экскаватора, очистил, отмыл и приволок в городской музей — мало ли что? Вдруг какая-нибудь историческая ценность? Но в музее сказали, что никакой ценности в ней нет — обычная каминная доска начала прошлого века, таких в запаснике десятка три наберется, так что спасибо, дорогой товарищ, можете повесить ее у себя дома.

Никакой свадьбы не было. Хотя Ерохин и предлагал устроить пир на весь мир, Ольга не согласилась. Зачем? Не лучше ли пойти в тот же самый ресторан, пригласить несколько человек, посидеть пару часов — и все. Ерохин торопливо и послушно сказал:

«Хорошо, давай так, если хочешь…»

Впервые в жизни на Ольгу обрушилась такая заботливость, что временами она думала: полно, со мной ли все это происходит? Не во сне ли все это? Ерохин еще не работал — порезанная рука болела, но это не мешало ему готовить, убирать, мыть посуду. Ольга воспротивилась. Пришлось пойти на хитрость. Она сказала:

«По-моему, ты не очень-то хочешь расстаться со своей холостяцкой жизнью».

Этого оказалось достаточно, чтобы Ерохин тут же согласился не готовить больше, не убирать дом и не мыть посуду. Но, стоило ей взяться за какое-нибудь домашнее дело, он ходил за ней следом или просто становился рядом. Казалось, он и минуты не мог пробыть без нее.

Вместе с тем это была еще и странная пора. Странным оказалось впервые в жизни заняться мужскими рубашками или носками — господи, да кто же так штопает? У тебя нет зимнего пальто? Обязательно нужно купить зимнее. Странным и неловким было, что Ерохин, протянув ей сберкнижку, сказал:

«Я тут доверенность на тебя оформил, так что давай теперь распоряжайся этим делом сама».

У него оказалось что-то около четырех тысяч. Вот и хорошо. Зимнее пальто — в первую очередь. И еще — ложки, ножи и вилки.

В тот день, когда они расписались, Ольга поверила наконец, что все это не сон, что все это происходит с ней и теперь ее жизнь действительно перевернулась и пошла по-другому, но вовсе не потому, что добавилось забот, а потому, что от нее одной начало зависеть счастье другого человека. Еще не зная, как она может сделать его счастливым, она думала, что должна сделать это.

А пока они пошли в тот же самый ресторан.

Еще накануне Ольга была там и заказала столик на восьмерых. Ерохин пригласил какого-то своего ученика и секретаря партбюро управления (их Ольга не знала), с ее же стороны было четверо приглашенных: Ильин с Надеждой, Анна Петровна и комендантша общежития Марпет.

Она волновалась — как соберутся гости, понравится ли им в ресторане, что потом скажут о Ерохине Ильин или Анна Петровна? Марпет не пришла, постеснялась, должно быть. Секретарь партбюро Максимов — маленький, ей по плечо — начал было говорить долгую, заранее приготовленную речь, потом махнул рукой и засмеялся:

«А, ладно, пусть у вас все будет хорошо. Горько!»

Пришлось целоваться на людях. На них смотрели из-за соседних столиков, кто-то захлопал, и Ольга стояла совсем красная от смущения.

Снова играл оркестр, и Ильин пригласил Ольгу на танец. Они отошли от своего столика, и Ольга спросила:

«Ну, что ты скажешь?»

«Скажу, что тебе видней».

«Не очень-то вразумительно, Ильин».

«А чего ты хочешь?»

«Тебе не нравится мой муж?»

«Достаточно того, что он нравится тебе, — ответил Ильин. Он был хмур. — Ты можешь сказать правду?»

«Правду?» — переспросила Ольга.

«Да. Ты любишь его? Или это… так, лишь бы выскочить замуж? Что ж ты молчишь?»

«Я ему нужна, — сказала Ольга. — Ты должен понять это, Ильин».

И все. Больше никаких разговоров не было.

За столом Анна Петровна вспоминала девочку, сидящую на школьном подоконнике, — ту совсем маленькую Ольгу, и качала головой: как быстро идет время. И Сережу Ильина тоже вспоминала — того упрямого, малоразговорчивого мальчишку, которого в классе все уважали и — чего уж греха таить — побаивались, потому что ребята в этом возрасте признают только силу.