Санкт-Петербургские вечера - [173]
Как это — «снова»? Никогда я этого не говорил! Я лишь сказал — и это совершенно другое дело — что «если бы некоторые особы вас услышали, то они вполне могли бы принять вас за иллюмината». Среди нас, впрочем, этих «некоторых» нет, но даже если бы они здесь были, если бы даже нам предстояло опубликовать то, что мы сейчас говорим, — все равно, смущаться нам не стоит. Нужно говорить то, что считаешь истиной, и говорить смело.>497>>498>499
В другом месте он убеждает своего друга: «...почему бы вам не собрать воедино то множество возвышенных и необычных мыслей, которые приходят к вам, когда мы рассуждаем о религии и метафизике? Этот сборник вы могли бы назвать Философические взлеты. Есть, правда, сочинение с таким названием по-латыни, но от тех взлетов можно сломать себе шею, а ваши, как мне кажется, могли бы вознести человека вполне безопасным образом».>1,1 Неужели так говорит противник? И стоит ли прибавлять к этому свидетельства из писем и записных книжек Местра?>,у Но разве не постарался Местр еще более ясно и четко изложить свою позицию в весьма напряженном диалоге из десятой беседы Вечеров? Здесь встречаются два антагониста — граф и сенатор. Первый
«не отказывается видеть некие превосходные очерки» в том, что говорит второй, однако его смущают «две величайшие опасности: возможность роковым образом сбиться с пути и потерять в бесплодных умозрениях драгоценное время, которое можно было бы употребить для исследований, а может быть и для полезных открытий». На что сенатор отвечает в духе старинной поговорки: «Кто не рискует, тот не выигрывает»:
А значит, достойный друг, вполне очевидно, что к цели можно прийти лишь теми необычными путями, которые вас так пугают. Пусть даже сам я и не дойду до цели — потому ли, что у меня недостанет сил, или потому, что авторитет поставит на моем пути преграду, — но не важнее ли здесь то, что я иду верной дорогой и твердо об этом знаю?.. Так что не стоит подымать крик об иллюминизме и мистике. Слова сами по себе ничего не значат, однако именно с помощью этих пустяков запугивают дарование и преграждают ему путь к открытиям.
Но, — возражает граф, — та самая религия, которую вы защищаете, «настойчивее всего рекомендует нам простоту и послушание... Осмелюсь предположить: то, что должно остаться нам неведомым, важнее для нас нежели то, что нам следует знать. И если Господь поместил известные предметы за пределами способностей нашего разума, то, без сомнения, лишь потому, что ясно их различать стало бы для нас великой опасностью... Вот почему я, насколько это в моих силах, восстаю против всяких досужих разысканий, выходящих за пределы земного бытия человека... И я не дерзну безрассудно карабкаться на ту спасительную ограду, коей окружила нас Божественная премудрость: я уверен, что, находясь по эту сторону, пребываю на почве истины — но кто же уверит меня, что по ту сторону ограды не окажусь я в царстве предрассудков (чтобы не делать предположений еще более печальных)?*
Слова эти звучат весьма резко; стоит, однако, вспомнить, что и сам Сен-Мартен, Эккартсгаузен, Дютуа и прочие теософы осуждали досужие изыскания. Никто больше, чем они сами, не рассуждал об иллюзиях и опасностях, которые таит в себе Астральное царство; а слово «предрассудок*, казалось бы, бесповоротно разделяющее сенатора и графа, предоставляет кавалеру возможность сблизить их позиции. «Предрассудок, — полагает кавалер, — есть передовое укрепление религии, которое ни в коем случае не следует разрушать, ибо что же хорошего, если противник сможет беспрепятственно приблизиться к подножию главной крепостной стены, измерить ее высоту и приставить к ней лестницы?» И он излагает собственное суждение об иллюминизме, которое представляется нам окончательным выражением позиции самого Местра: Слово иллюминат вечно толкуется в дурном смысле. И, несомненно, есть нечто истинное в том всеобщем движении души, которое осуждает и этих особ, и их учения. В самом деле, я знаю из собственного опыта, что у многих из них нравственный облик был весьма двусмысленным, честность — довольно сомнительной, а замечательны они были прежде всего по своей более или менее явной ненависти к церковной иерархии. Так что же остается думать?.. Я замер в нерешительности между двумя изложенными вами системами. Одна из них, как мне кажется, лишает человека величайших
преимуществ, но, по крайней мере, позволяет спокойно спать, — другая распаляет сердце, а ум располагает к возвышенным и многообещающим попыткам, однако здравому смыслу и чему-то еще более важному есть перед чем трепетать и здесь.
А граф в качестве вывода из дискуссии предлагает «твердо шествовать вперед, пребывая на равном расстоянии от иллюминизма и скептицизма».>1 Этой линии держится Жозеф де Местр: он уже не одобряет мартинист-ских планов, но стремится извлекать из них уроки. Он принимает смелое умонастроение сенатора — при условии, что его можно истолковать, а иногда — откорректировать в свете авторитета традиции.
