Самый грустный человек - [5]

Страуд с трудом выбрался из-под тела и оцепенело уста­вился на труп. Он с ужасом заметил, что мужчина сейчас свободно помещался на кровати. И только теперь до его со­знания дошло, до какой же степени тот мертв. По*ом Страуд посмотрел на его заштопанные носки и еле слышно прошеп­тал:

— Говорил же я... другого выхода у меня не было.

Кровь струилась из виска неподвижно лежавшего муж­чины, она залила половину его лица, остальные пол-лица по­чему-то оставались чистыми, нетронутыми. Потом кровь про­лилась на простыню и грубо очертила свой границы. И может, оттого, что простыня была грязной, показалось, что это просто красная краска пролилась откуда-то. Одна ка­пля повисла на краю простыни. Единственно реальной и жуткой была эта капля. Взгляд Страуда тупо приковался к ней. Он не мог выбежать из этой комнаты, потому что эта капля набухала-набухала и никак не могла оторваться и упасть на землю. Двенадцать мужчин загрохотали стулья­ми, квадрат разом сузился, сжал Страуда. Страуд поднял ру­ку. Но почему они в смокингах, ведь ни он сам, ни кто-либо из его окружения никогда не носили смокинга... Даже и не мечтали... Лишь бы на потолок не посмотреть, лишь бы тень от абажура не увидеть...

— Гея, Гея, я с ним разговаривал на «ты»... Знаешь...

Фактография¹

Страуда одели в серую одежду узника и ознакомили с тюремным уставом, состоявшим из, 95 пунктов. В тюрьме господствовал дух молчания. Во время обеда, так же как и во время изнурительных работ, арестантам было запрещено переговариваться. За, обедом нельзя было даже оглядывать­ся. Остатки еды и крошки приказано было оставлять на та­релке только с левой стороны. Тюрьма кишела вшами и про­чими паразитами. При появлении тюремной администрации и стражи узник обязан был вскочить и обнажить голову. На­рушившего правила избивали и привязывали к дверям ка­меры, подвешивали за указательный палец или же на не­сколько месяцев заковывали в кандалы, а на кандалы навешивали двадцатипятифунтовую металлическую гирю. Этот вид наказания узники называли «тащить ребенка», или, что вернее, «водить за собой ребенка». В этой тюрьме был придуман уникальный способ надзора, который назывался «система сигналов». Особо выученные две громадные собаки всегда бежали впереди надзирателя. Входные ворота — их было несколько — были металлические, двойные и открыва­лись посредством электрического механизма. В случае надо­бности через ворота можно было пустить ток высокого на­пряжения. Электрический механизм был настроен так, что, когда открывалась одна дверь, другая оставалась закрытой. Внутренние двери отпирались ключами, но у надзирателя никогда не бывало полной связки этих ключей. Имевшими­ся у него ключами он мог отпереть только несколько дверей, после чего он передавал ключи другому надзирателю и вза­мен получал новую связку. Тюрьма была обнесена гигант­ским забором. По приказу начальника тюрьмы стража стре­ляла по всем, кто приближался к забору ближе чем на двадцать шагов. Вот почему у узников был хорошо наме­танный глаз.

Глава вторая

Суд для пущей значительности решили провести в доме убитого.

Из комнаты была убрана вся дешевая мебель за исключе­нием простого обеденного стола и трех табуреток. На табу­ретки сели * судья и два присяжных. Обвиняемый Страуд должен был стоять, так как покойный с мистической прозор­ливостью обзавелся всего лишь тремя табуретками. Остался стоять на ногах и адвокат-защитник, который в отличие от Страуда мог свободно передвигаться по комнате. Он ходил от стены к стене, устав, опускался на корточки в углу или же упирался ногой в стену. Кроме названных пяти человек, в комнате никого больше не было.

— Имя, фамилия? — спросил судья.

— Я виновен, — ответил Страуд. — Это я убил.

— По порядку, все по порядку, спокойствие. Мы ведь не отрицаем, что ты убил. Сообщи нам свои имя и фами­лию.

— Это я убил.

— Имей в виду, ты начинаешь оскорблять высшее зако­нодательство. В данную минуту нас совершенно не интере­сует, кто кого убил. Боб Страуд, скажешь ты наконец свои имя и фамилию?

— Я предлагаю отложить суд, — сказал первый при­сяжный, — тем более что неясно, кто убийца. Фактически мы его еще не обнаружили. — Он страдал хронической бес­сонницей и был уверен, что эти толстокожие узники как только приложат голову к подушке, так сразу и заснут креп­ким, беспробудным сном. — Давайте лучше судить обвиняе­мого за оскорбление высокого суда.

— Как это неясно, кто убийца? — с сомнением возразил второй присяжный. — Он ведь признался?

— Ну, какое имеет значение его признание, — снисходи­тельно улыбнулся первый присяжный. — Это мы должны обнаружить убийцу. Мы, а не он. В конце концов у обвиняе­мого нет специального образования. Почему он вмешивается

в наши дела? И откуда он знает, в чем мы его обвиняем? А вдруг да мы предъявим ему совсем другое обвине­ние?

— Страуд, если не считать этого неприятного столкнове­ния между нами, — сказал судья, — я должен признаться, что восхищен тобой. Ты правильно поступил, совершая это убийство. Ты защищал свою любовь, а я не уверен, что в наши дни найдутся люди, которые способны, во-первых, вообще любить и, во-вторых, принести жертву во имя любви.