Самый грустный человек - [7]

— Кроме того, я возражаю против вынесения приговора, потому что допущены процесдуальные ошибки.

— Ну-ка, ну-ка, — испуганно поинтересовался судья.

— У первого присяжного мятые брюки. А это нарушение кодекса. У второго присяжного пальцы все время выстуки­вают по столу. Это уже грубое нарушение. Ибо означает, что присяжный в нервном состоянии. А с подпорченными не­рвами невозможно следовать истине.

Судья в панике стал листать свод законов и мрачно подтвердил:

— К сожалению, замечания защиты справедливы. Допу­щен ряд процессуальных ошибок. — Потом оживленно погро­зил пальцем адвокату. — Ну, ты славно подхватил наш стиль. Так серьезно, солидно было начал, я даже обрадовался, а потом взял да и прижал нас к стенке. Думаешь, мы не по­няли, кто ты на самом деле? Ты автор. Да, да, ты сам автор. Вот ты кто.

Суд был отложен, и спустя год обвиняемый и суд снова встретились в комнате покойного. Зарубежных туристов гиды первым делом приводили сюда. Когда кто-либо метал­ся, пытаясь спасти родича, попавшего в лапы судей, он при­ходил в этот дом и зажигал здесь свечу. Приходили сюда и паломники из дальних городов, и потому стены этого дома, превратившегося в своего рода святилище, были полностью закопчены.

— Очень рады встрече с тобой, Страуд, — сказал судья. — Как бы там ни было, а все-таки мы старые знакомые, а это всегда приятно. Представь, что ты нам нравишься. Наша борьба с тобою порождает любовь, потому что мы связаны друг с другом. Если бы тебя не было, не было бы и нас. Но если бы нас не было, тебя бы и вовсе не было. Итак, мы снова приговариваем тебя к смертной казни. Потому что ты восстал против Алькатраза.

Адвокат снова запротестовал, на этот раз довод его был такой: по законам Алькатраза нельзя за одно и то же престу­пление судить дважды. Это поставило судью в тупик, суд отложили. А на следующем заседании адвокат снова напо­мнил об этом пункте закона. И так продолжалось бесконеч­но. Суд не мог вынести приговор, создавался заколдованный круг. Судебный этот эпизод грозил ославить Алькатраз на весь мир. Стали подумывать о том, чтобы обратиться к па­триотическим чувствам обвиняемого и уговорить его совер­шить еще одно убийство, чтобы он снова как бы впервые мог предстать перед судом... Выходом из этого заколдованно­го круга мог явиться компромисс, некое снисхождение со стороны властей, то есть если бы король заменил смертный приговор пожизненным заключением. Но для этого мать об­виняемого должна была предъявить письменное прошение на имя короля, который как бы ничего обо всем этом не знал.

— Что такое комплекс неполноценности? — нервно спро­сил Страуд. Эти слова день и ночь беспокоили его, никогда в жизни он не чувствовал себя таким униженным. — Я хочу знать... Я должен знать...— И он опустился на колени.— Умоляю вас, скажите...

Последнее заседание суда состоялось в годы первой ми­ровой войны. Страуд о войне узнал только на суде и, к об­щему удивлению, попросил разрешения дать свою кровь для раненых.

— Ни в коем случае! Этого нельзя допустить, — возразил первый присяжный (его двадцатилетний сын до сих пор мо­чился по ночам в постели). — Дело не в том, что он измо­жден, а просто надо учитывать суть его крови. Он хочет за­разить наших солдат. Он хочет, чтобы Алькатраз потерпел поражение.

— Отказать, — изрек судья, — и приговорить к пожизнен­ному заключению. По приказу короля. Боб Страуд, хотя мы множество раз пытались накинуть петлю на твою шею, но благодаря милости короля тебе дарована жизнь.

От радости Страуд опустился на колени и что-то прошеп­тал, совсем тихо. Впоследствии многие толковали это так: это не были слова молитвы, просто обвиняемый инстинктив­но произнес две строчки из детского стишка, запавшего ему в память.

— Король также приказал, чтобы ты высказал свое по­следнее желание.

Сие великодушие со стороны короля некоторые объясни­ли тем, что правитель попросту хотел смягчить постыдное впечатление от процесса.

Страуд напрягся всем телом, чтобы суметь выдержать эту двойную радость. Ему и жизнь даруют, и последнее желание вдобавок спрашивают. Мозг его лихорадочно заработал. Мо­жет быть, попросить, чтобы разрешили выйти на улицу, а там выпить кружку пива и вернуться? Или, может быть, попросить, чтобы кто-нибудь из этих людей подарил ему свой галстук с большой позолоченной булавкой? Или, может быть, попросить, чтобы в этом городе закрыли производство женских чулок и трикотажа? Или — ну да, это самое достой­ное — чтобы разрешили пройти пешком в тюрьму. Самому, без стражи.

— Книги хочу читать, — сказал вдруг Страуд.

Он вспомнил преследовавшие его два таинственных сло­ва, этот самый «комплекс неполноценности», будь он нела­ден. Сейчас он им всем отомстит, узнает смысл этих слов. И вообще выучит множество слов. Пригоршнями будет их хватать. Если кто-нибудь попробует в тюрьме его унизить, он швырнет ему в лицо какое-нибудь ужасно сложное мудреное слово...

— Книги? — с презрением переспросил судья и не пове­рил своим ушам.

— Опомнись, парень, попроси что-нибудь приличное,— пожалел его второй присяжный.

— Как бы я сейчас хотел быть на твоем месте, — искренне признался первый присяжный.