Самый грустный человек - [3]

Они знали, как им быть. Как унизить, сломить ее и этого слюнтяя. И почему он на следующий день бывал еще любез­нее с нею, почему он сдавался при ней? Вот это-то и было загадкой. А ведь я совсем как ты. Так почему же мы, в свою очередь, должны унижать друг друга?

Что за бред... Нет, нет. Гея не любила невинных мальчи­ков. Подальше от них. Они все усложняют. И всего от них можно ждать. И нежности и жестокости. И то и другое ис­кренне. И то и другое одновременно. И добро могут творить и зло. Зла больше. Вот если бы вдруг им доверили, вдруг бы им дали править миром, ого, что бы тут было!.. Ей очень хотелось зашептать сейчас Страуду на ухо: «Знаешь, скажу тебе по секрету, я тоже невинная... не удивляйся... господь, убереги нас от невинных...»

— Гея, я люблю тебя...

Одетые в смокинги мужчины зашевелили стульями. Ква­драт еще сузился. Страуд совсем не к месту заметил очень знакомую картину: противоположная стена от сырости по­шла трещинами. У него часто бывало неудержимое, сумас­шедшее желание протянуть руку, отодрать кусок штукатурки и с удовольствием увидеть, как обваливается вся стена.

— Я тоже люблю. Наверное, люблю. Во всяком случае, я благодарна тебе. Я все понимала по твоему взгляду. Не сразу, мало-помалу, постепенно начала понимать. Ты сумел научить меня этому. — Во время этого счастливого признания Гея чувствовала себя беспомощной и беззащитной.— Я тебя прошу... очень прошу... если вдруг родится твое слово... ска­жи его... обязательно скажи... пусть это будет самое обычное слово... но это будет самое лучшее из всего мною слышанно­го... самое незнакомое... хочешь... ты ведь хотел... помолчим секунду... может, и в самом деле все поймем...

И они секунду помолчали. Но так ничего и не поняли, да и что они могли понять? Напротив, все вконец запуталось. Десятки вопросов вспыхнули, хлынули сквозь дверные ще­ли и заполнили этот одноэтажный, с низким потолком до­мик. Так ночью еще бывает в темноте, перед тем как заснуть.

— Мы уйдем, Гея. Куда глаза глядят. Если мы вместе... если два человека вместе... это уже сила... Но зачем нам ку­да-то уходить, Гея? Зачем бежать? У нас еще есть дела здесь. Со всеми, кто оскорбил нас. Мы не дадим им так лег­ко от нас уйти.

— Да, Боб...

Гея чувствовала себя счастливой. Начинала привыкать к счастью. Она не знала еще, что и к счастью быстро^привы­кают. И сейчас, пожалуй, была, как никогда, беспомощна и беззащитна.

— Мы сами, своими руками выстроим свой дом... На вы­соком взгорке... на виду у всех... — взволнованно говорил Страуд. — Мы побелим его, чтобы и в темноте он был хоро­шо виден... Мы научим всех таких же, как мы, несчастных силой забирать свою долю счастья... мы заставим их вызу­брить назубок наш урок... — Он говорил задыхаясь и с уди­вительной деловитостью, которая не вязалась с тем, что он говорил. — У нас будет много детей, мы научим их трудолю­бию, честности, благородству... Мы не злом, а вот так отве­тим на всю горечь и мучения, перенесенные нами...

— Да, Боб, да... Так...

Дальше все происходило с головокружительной быстро­той.

На следующий день Страуд расплатился с домохозяином, взял свой чемодан и пошел к Гее. Его биография бродяги-путешественника была видна даже по тому, что чемодан был самой значительной частью всего его имущества. Пересекая расстояние между двумя домами, Страуд пытался во что бы то ни стало определить нынешнее свое состояние и дать наз­вание пестрой лавине чувств, столь внезапно нахлынувшей на него. Так какое же название дать всему этому? А вот какое — он только теперь впервые в жизни почувствовал, что он житель Алькатраза, его гражданин. Более точного опреде­ления нельзя было найти.

Как только Страуд вошел в свой новый дом, он с удивле­нием обнаружил, что Гея лежит на кровати, спрятав лицо в подушку, и громко и потерянно плачет. Она подняла лицо, и он увидел на этом лице синяки, а шея вся была в глубоких царапинах. Медальона, с которым Гея никогда не расстава­лась, на шее не было. Взгляд Страуда с сомнением покрутил­ся по комнате и остановился на шкафу, дверцы которого бы­ли распахнуты и все содержимое вывалено на пол. Двенадцать мужчин, вызванные воображением Страу­да, смущенно зашевелили стульями, квадрат стал совсем узким.

— Опять был он ? — угрюмо спросил Страуд. — Все день­ги твои унес? И медальон отобрал?

Гея, воспрявшая от его присутствия, прерывисто всхлипывала и все кивала головой, словно отвечала на мно­жество других вопросов, которые Страуд попросту не успел еще задать.

— Сейчас вернусь... сейчас... сейчас... одна минута, и я здесь... — Страуд был всклокочен. Он, который всю жизнь искал опору и защиту, сейчас обязан был защитить друго­го. Он не успел подумать о своей новой роли. — Сегодня дождь был, — пробормотал он,—на улицах слякоть... Я быстро...

И, побледнев, выбежал из дому.

Житель Алькатраза пробежал по запутанной сети переул­ков и без всяких расспросов сам нашел нужный ему дом. Он взбежал на второй этаж и увидел, что дверь в комнату при­открыта. Возможно, ее специально оставили раскрытой, на­верное, уверены были, что он придет. Накопившееся в нем возмущение диктовало — ударь по этой двери каблуком и войди. Но, как назло, в эту минуту по краешку его созна­ния прошлось, мелькнуло воспоминание о его рабочем ме­сте — о фабрике, на которой производили женские чулки и трикотаж. Он протиснулся сквозь дверную щель и очутил­ся в полутемной комнате, в которой великан мужчина, одетый и в носках, возлежал на кровати. Страуд заметил, что мужчина не умещался на кровати, — ноги его вылезали за прутья. Но другая подробность мгновенно успокоила Страуда: носки на великане были заштопаны, и довольно грубо, кажется, даже нитками другого цвета...