Самый грустный человек - [24]

— Гера... я вызвал тебя для другого... прости меня... Я Я вызвал тебя по делу... — Страуд пытался быть по возмож­ности сухим.— Ты можешь принести мне жертву?..

— Да.

— Вот так, не задумываясь?

— Да.

— И никогда в жизни не пожалеешь?

— Никогда.

— Никогда не обвинишь меня?

— Никогда.

— Я должен просить тебя об одной вещи. Я знаю, у меня нет на это никакого права, — все более нервничая, сказал Страуд. — Я первый себе не прощу этого... Жертва, которая для тебя не имеет смысла. — Он напрягся всем телом, на лбу у него выступил холодный пот. И потекли слова, и он отдал­ся их течению полностью: — Я качусь вниз, Гера. С горы. С ужасающей быстротой. И не могу остановиться. Я даже самого дорогого человека способен сейчас затоптать без вся­кой пощады. Ты слышишь, какие гнусности я говорю. Но я не уйду из этой тюрьмы. Не отдам своих птиц... Если ты настолько сентиментальна, погибай. Так тебе и надо... Все равно я должен оставаться твердым. Пусть меня погубит именно это. Но я не сдамся. Даже если...

— Говори, Страуд, — спокойно прервала его Гера.

— Выходи за меня замуж, — агрессивно потребовал Страуд.

— Замуж?..

— Никаких вопросов, Гера, — грубовато перебил Страуд. — Выходи замуж, ты уже обещала. Не отказывайся от своих слов.

— Не отказываюсь, Страуд, нет. Но... как?

— Про парижский договор когда-нибудь слыхала? — с нервным воодушевлением стал объяснять Страуд. — Эта зе­мля, на которой мы находимся, принадлежала раньше Фран­ции. Суть договора в том, что законы Франции остаются на этой территории неизменными, под чьей бы властью терри­тория ни находилась. Гера, выходи за меня замуж. По эт$му договору, в нашем штате брак считается законным, если мужчина и женщина дают письменное объявление... Значит, мы нашу женитьбу можем оформить, не спрашивая разреше­ния властей. Выходи за меня замуж! Гера... Если ты согла­сишься и я стану женатым человеком, исходя из этих же за­конов, меня уже нельзя будет перевести в другую тюрьму...

— Я согласна, Страуд.

— Гера... ты пожалеешь... — вдруг сник Страуд.— Моя победа никому не нужна... Даже мне, наверное, не нужна. А вот тебе очень нужно счастье... Ты могла бы выйти за­муж... у тебя был бы свой дом... семья... дети...

— Пиши, Страуд, не теряй времени.

— Гера, я не знаю, как с тобой разговаривать... — Страуд был в полнейшей панике. Победа казалась ему сейчас дале­кой и бессмысленной. — Если быть циничным, это будет в мою пользу... Я заставлю тебя, и ты подпишешь... Если же быть честным, уговаривать тебя, чтобы ты не подписывала, это опять-таки будет в мою пользу... ты еще быстрее подпи­шешь. — Его закрутил созданный им же водоворот, он по­чувствовал, что тонет. — Да ведь даже эти мои слова, то, что я сейчас говорю, даже это в мою пользу... Нет, Гера, навер­ное, я слишком хочу, чтоб ты подписала.

— Не суетись, — мягко упрекнула Г ера. — Ты обещал быть твердым. Пиши.

И тут Страуд услышал свой голос:

— Уже... готово...

Гера мгновение вопросительно смотрела на него. Только одно мгновение. Страуд еще больше растерялся от этого ко­роткого взгляда. Из него словно выпустили воздух, и он, поникнув головой, сказал:

— Я повел себя по отношению к тебе нечестно... Я даже подписал уже... До твоего согласия...

Гера взяла бумагу из его рук и быстро поставила свою подпись. А для Страуда все уже было безразлично. Его единственным желанием было остаться одному.

— Как хорошо, Страуд, что я подписала, — улыбалась Ге­ра.— Знаешь... была секунда... сейчас я счастлива... поверь мне... Сейчас уже от меня ничто не зависит, это не обычное счастье, Страуд... какое-то другое счастье...

Они молча стояли друг против друга.

Будешь ли ты ее господином до самой смерти? И ты — будешь ли послушна ему до самой смерти? И если придет бо­лезнь,, беда и неудача... несчастье, ссылка... То, что соединил господь, да не расстроит человек.

Молча стояли они друг против друга.

— Прощай, Страуд...

— Прощай... Иди, Гера...

Гера молча вышла из камеры, Страуд вздрогнул, потому что она плотно затворила дверь. Он долго смотрел на закры­тую дверь. Через несколько минут в эту же дверь вошел надзиратель.

— Я все слышал, — улыбнулся он. — Я восхищен. Я зави­дую. Согласно законам нашего штата, женатого человека никто не может перевести из тюрьмы, — и он радостно потер руки. — Мы. победили, Страуд. Прямо даже не верится. Мы победили точно. — Он был так возбужден, что даже шутливо толкнул Страуда в бок. — Ловко же ты провел нас. Меня и эту бабенку. Ну и глупая же была женщина.

— Не смей! — завопил во весь голос Страуд. — Измочалю тебя, убью! Слышишь, убью! Она моя жена перед лицом бо­га и закона. Моя жена.

И он заплакал.

— Ты что, Страуд, что с тобой?.. — опешил надзира­тель. — Ведь ты победил...

Страуд плакал. Не сдерживаясь. Во весь голос.

Фактография

Гера с молниеносной быстротой распространила по всему миру историю заключения Страуда. Повсюду с удивлением и ужасом люди узнавали, что всемирно известный орнитолог десятки лет томится в тюрьме. В той самой тюрьме, которую по удивительному стечению обстоятельств через несколько лет займут индейцы, исконные хозяева этих земель. И хотя они продержатся всего несколько дней, тем не менее благо­даря этой недолговечной победе они тоже сумеют поведать всему миру свое. Юридически мертвый этот человек, прону­мерованный этот узник был первым и единственным заклю­ченным в истории Алькатраза, который посмел вступить в поединок с властями. Одно только его имя наводило страх на тюремное начальство и вызывало бессильный гнев. Пи­сать о заключенных в стальных клетках было еще более предосудительно, нежели писать о птицах в металлических клетках. Труд Страуда о тюрьме, состоящий приблизительно из ста тысяч слов, заключал неизвестные факты, о которых могли знать только сами заключенные и администрация тюрьмы. Книга написана была иронично, с жестокой искрен­ностью. Это всего лишь бред человека, разум которого пому­тился в тюрьме, говорили враги Страуда. Разве может это представлять какой-либо интерес для общественности ? Страуд не обращал внимания на подобные высказывания. Он писал о том, что видел. Его научные книги давным-дав­но были распроданы. Необходимо было переиздать их, а это означало, что Страуд сам должен был заново отредактиро­вать и дополнить прежние издания. Но издатели, обратив­шиеся в федеральное бюро тюрем, получили ничем не моти­вированный отказ. В 1949 году вице-президент международ­ной ассоциации орнитологов обратился к Страуду с письмом, в котором спрашивал его совета в связи с одним сложным птичьим заболеванием. Письмо вернулось нераспечатанным. Вице-президент в качестве протеста отправил администрации тюрьмы труп мертвой птицы. «Не кажется ли вам, что я слишком долго живу в тюрьме, и это становится... одно­образным», — сказал однажды Страуд министру правосудия, совершавшему турне по тюрьмам, находившимся в его веде­нии. Министр на вопрос не ответил и вместо этого сам задал ему несколько незначительных вопросов. И пожурил его за то, что он обратился за помощью к общественному мнению, чем причинил руководству тюрьмы лишнее беспокойство. Действительно, общество волновала судьба Страуда. Во всех уголках земли поднимались голоса протеста, создавались спе­циальные комитеты за его освобождение, устраивались де­монстрации, все передовые газеты земного шара в один го­лос требовали освободить выдающегося ученого. Но это движение никак не облегчало участь Страуда. Он сам себя приговорил — к борьбе с непобедимой и неравной силой. И он не мог сойти с избранного пути. «Но он свободен,— любили игриво заметить сильные мира сего, — какое имеет значение факт его заключения, главное, чтобы человек сам чувствовал себя свободным, мало ли людей, разгуливающих на свободе и чувствующих себя как в тюрьме». На что же надеялся сам Страуд? Умудренный жестоким опытом немо­лодой этот человек надеялся, что при рассмотрении его дела будут учтены следующие обстоятельства: он никогда не на­рушал тюремных правил... В его личном деле нет ни одного замечания... Он дал государству миллионные суммы при­были...