Самый грустный человек - [22]

Надзиратель вошел в камеру Страуда, быстро приблизился к кровати и в ужасе уставился на своего подопечного. Так он и знал. Разговоры Страуда не понравились надзира­телю. Пожизненно заключенный не должен иметь воспо­минаний. Если они появились, все кончено...

— Помогите! — встревоженно кричал он. — Я не вино­ват... Я тут ни при чем... Я говорил, не надо возить его на прием... — Потом неожиданно распрямил плечи и с достоин­ством заключил:—Я обыкновенный надзиратель... Давайте мне обыкновенных заключенных...

Интермедия

В камере на потолке обозначилась щель, сверху спустили лестницу, и через некоторое время на лестнице показался ка­кой-то человек. То был король, последний правитель страны. Он покрутился в камере, с любопытством все огля­дел, и от спертого воздуха у него заныл зуб. Потом он при­двинул кровать к противоположной стене, встал на спинку и выглянул в крошечное окно. Он удивился, почему это из его окна, которое находится прямо над этим, не видно тех же верхушек деревьев и тех же крыш. Он спрыгнул вниз и вдруг лег на голую сетку. Он с нежностью вспомнил мать, которая с малых лет приучала его спать на жестком матраце. Пусть нищие спят в мягких постелях, — внушала ему мать. Ну ладно, не дрейфь, надзиратель, врачи спасут его. Зато я нашел выход. И знаешь, кто мне подсказал его? Он сам же и подсказал. Самый простой выход. Узник умрет сам, есте­ственной смертью. И не вздумай отравлять его, дурак. Здесь твои приемы не годятся. Здесь должен решать король. Ко­роль же обязан выбрать более сложный, более честный путь. Король поднялся с кровати и быстро взбежал по лестнице. И пусть автор теперь приблизит финал! Потому что король нетерпелив.

Глава седьмая

Страуд кормил птиц, самодельные клетки были без две­рец. В сопровождении двух верзил-конвойных в камеру во­шел надзиратель. Он быстро и деловито приблизился к Страуду и обнял его.

— Это впервые, Страуд. Поверь, что впервые в жизни. Мне всегда были противны заключенные, от них пахнет тюрьмой.

— Что случилось, надзиратель? — смешался Страуд. — Почему ты такой радостный?

— Радостный? Напротив. Ведь мы были достойными противниками.

— Говори же, что произошло. — Страуд схватил надзира­теля за ворот и прижал его к стене. Радость была настолько не­естественна в этой камере, что ничего хорошего не могла предвещать.

— Тебя переводят в другую тюрьму.

Конвойные подошли к Страуду и схватили его за руки.

— Надзиратель, что им надо от меня? — в ужасе закричал Страуд. — Скажи, пусть не трогают меня... Я их не знаю... Лучше ты сам! Пусть не они избивают, ты!..

— Какая разница, Страуд, кто бьет?

— Не могу, когда мучают незнакомые люди.

— Минутку, минутку, — опешил надзиратель. — Но ведь я тебя никогда не избивал, Страуд. У меня даже в мыслях этого не было. Знаешь, почему я избиваю заключенных? Потому что они об этом думают, они ждут этого. — Он всегда видел это, чувствовал, безошибочно угадывал. Наконец-то и этот сломался. Спустя тридцать лет. — Согласись, ты потер­пел поражение, Страуд. Сдавайся. Отныне, с этой минуты, я тебя больше не боюсь. Что греха таить, я всегда тебя боял­ся. И знаешь почему? Потому что читал твои книги и ничего не понимал. Тебе повезло, что ты ускользаешь от меня имен­но теперь. — И он самодовольно и немного рассерженно при­казал конвойным: — Начинайте.

Конвойные набросились на Страуда и нещадно избили его, потому что он сопротивлялся и не подпускал их. Он не знал, чему он так яростно противится, и от этого еще больше выбивался из сил. Чего они хотели от него — ни надзиратель не сказал, ни конвойные. Ведь если бы сказали, он готов был понять их... Хоть слово бы сказали, хоть полслова... Да что с них требовать, ведь и он сам вначале не говорил, не умел сказать нужных слов, он и Гее не сказал их вовремя, и тем самым погубил себя. Один из конвойных схватил его за голову, пригнул к земле, другой стал стягивать с него по­лосатую куртку. Наконец Страуд понял, что им нужно. Они хотели переодеть его — в униформу новой тюрьмы. С огромным усилием он стряхнул с себя двух громил. И сам снял полосатые брюки. Но он вконец растерялся и озверел, когда конвойные подняли с земли ту же одежду и, как но­вую, стали напяливать на него. На этот раз Страуд сопроти­влялся еще яростнее. Переодев Страуда в его же одежду и посчитав дело сделанным, конвойные вышли из камеры.

Страуд, обессиленный, сел на постель, поднес платок к расквашенному носу и машинально стал ощупывать лицо.

— Почему ты меня переводишь? — еще не придя в себя, хриплым голосом спросил Страуд.

— Не я перевожу. Король приказал.

— Король? — Страуд вздрогнул и вскочил с места. — Ес­ли это он, я никуда не пойду!

— Это не от тебя зависит. Но все-таки интересно — зна­чит, если бы я приказал, ты перешел бы?..

— Потому что от тебя тоже разит тюрьмой. Понять тебя мне не составляет труда. Мы с тобой ненавидим друг друга. Тут все ясно. Но он... Я и он... — Страуд беспомощно развел руками. — Мы не можем быть противниками... это абсурд... Что между нами общего... За эти тридцать лет я ни разу не вспомнил о нем...

— Тем более, не охаивай своего короля.