Саломея. Образ роковой женщины, которой не было - [43]
Мой дорогой Поэт! К моему восхищению, при том что все в Вашей «Саломее» исполнено долговечными, ослепительными штрихами, на каждой странице также возникает невыразимое и Сновидение.
Так бесчисленные, в точности названные драгоценные камни могут служить лишь дополнением к одеянию для сверхъестественных движений юной принцессы, бесповоротно явленной Вами.
Дружеский привет от
Стефана Малларме
Морис Метерлинк в письме к Уайльду тоже выражал восхищение «Саломеей»:
Прошу Вас извинить меня, месье, за то, что обстоятельства не позволили мне поблагодарить Вас раньше за подаренную Вами таинственную, странную и восхитительную «Саломею». Я благодарю Вас сегодня, в третий раз очнувшись от этого сна, чью власть я еще не сумел себе объяснить. Заверяю Вас в своем величайшем восхищении.
C отзывами Малларме и Метерлинка созвучен отклик Пьера Лоти: «Благодарю Вас, месье, за то, что познакомили меня с Вашей „Саломеей“, – она прекрасна и сумрачна, как глава из Апокалипсиса, – я безмерно восхищен ею»[222].
Уайльд написал «Саломею» по-французски в 1891 году, когда жил в Париже. По словам его друга, молодого гватемальского дипломата и писателя Гомеса Каррильо, Уайльд сначала сочинил несколько страниц прозой, затем передумал и решил писать стихотворную поэму, однако впоследствии подумал, что интереснее всего было бы написать пьесу. Как-то вечером Уайльд рассказал свою версию истории Саломеи нескольким друзьям, в основном молодым французским литераторам, а вернувшись в отель, увидел на столе чистую тетрадь и решил записать свой недавний рассказ. Позднее Уайльд говорил: «Если бы тетрадь там не лежала, мне бы это и в голову не пришло»[223]. Он провел вечер за работой, а затем отправился в «Гран-кафе», находившееся тогда на углу бульвара Капуцинок и улицы Скриба. В этом кафе выступал цыганский ансамбль под управлением некоего Риго, знаменитого тем, что с ним сбежала Клара Уорд, принцесса де Шимей. Уайльд подозвал Риго и сказал, что «пишет пьесу о женщине, танцующей босиком в крови мужчины, к которому она вожделела и которого убила, – затем добавил: – Сыграйте что-нибудь подходящее к моим мыслям». Риго заиграл такую бешеную, такую жуткую мелодию, что все присутствующие умолкли и, побледнев, начали переглядываться, а Уайльд, возвратившись в свой отель, дописал «Саломею»[224].
Несмотря на такую моментальность воплощения, замысел Уайльда был давним – он много думал о Саломее и был хорошо знаком с ее иконографией. В мадридском музее Прадо он видел «Саломею» Тициана, знал изображения Саломеи кисти Веронезе, Рубенса, Бернардино Луини, Гирландайо, Дюрера, Каллисто Пьяццы и знаменитую «Саломею» Анри Реньо (ил. 13, с. 100). Но ни одно из них, по мнению Уайльда, не улавливало духа той Саломеи, какой она ему представлялась. По-настоящему вдохновляла его лишь работа Гюстава Моро, описание которой он впервые встретил в пятой главе романа Гюисманса «Наоборот» – в июне 1884 года, во время своего медового месяца в Париже. Уайльд любил цитировать принадлежащее Гюисмансу описание «Саломеи» Моро:
Саломея полуобнажена. В порыве танца завеса ее одежд разошлась и пала. Браслеты да бриллианты – все ее платье. Шейное кольцо, ожерелья, корсаж, бриллиантовый аграф на груди, пояс на бедрах, огромная, тяжелая, не знающая покоя подвеска, покрытая рубинами и изумрудами, и, наконец, между ожерельем и поясом обнаженная плоть – выпуклый живот и, словно оникс, с молочным и жемчужно-розовым отливом пупок[225].
Говорят, что именно роман Гюисманса вдохновил Уайльда на написание пьесы. Возможно, в его жизни бывали периоды абсолютной одержимости Саломеей. Так, Гомес Каррильо вспоминает:
Уайльд не переставал говорить о Саломее. Женщины, встреченные на улице, напоминали ему о ней, и он бродил по парижским улицам, заглядывая в окна ювелирных магазинов и пытаясь вообразить идеальное украшение для ее тела.
Как-то вечером после долгого молчания он обратился ко мне прямо посреди улицы:
– Как вы думаете, не лучше ли, чтобы она была совсем нагая?
Я сразу понял, что мы говорим о Ней.
– Да, – продолжал он, – совершенно нагая. Но в украшениях, во множестве украшений, в сплетающихся нитях украшений. В драгоценных камнях, сверкающих, звенящих и бренчащих на лодыжках, запястьях, руках, на шее, на талии; их отражение делало бы совершенное бесстыдство этой разгоряченной плоти еще более возмутительным <…>. Ее похоть должна быть как бездна, извращенность – как океан. Самый жемчуг должен чахнуть от любви на ее груди. От аромата ее девства должны темнеть изумруды и зажигаться рубины. На этой горячей коже даже сапфиры должны терять свою незапятнанную, лазурно-голубую чистоту[226].
Уайльд был знаком и с различными литературными воплощениями Саломеи. Он читал вдохновленную средневековыми германскими мистериями знаменитую поэму Гейне «Атта Тролль», в которой призрак Саломеи/Иродиады влюблен в Иоанна Крестителя[227] и играет с его отрубленной головой, беспрестанно целуя ее. Читал Уайльд и повесть Флобера «Иродиада»[228], и одноименную поэму Малларме[229], и рассказ Лафорга с таким же названием, и все другие, включая самые незначительные, произведения конца XIX века о Саломее. Возможно, что особенное влияние оказала на него книга американского писателя Дж. К. Хейвуда, на чью поэму «Саломея» появилась рецензия в «Pall Mall Gazette» в феврале 1888 года. Впервые сочинение Хейвуда было опубликовано в 1860‐х, повторное издание вышло в 1888 году. Как и Гейне, Хейвуд использует образ Саломеи/Иродиады, целующей голову Крестителя, но у Хейвуда Саломея – реальный человек, а не призрак. Уайльд расширил эту сцену и сделал ее кульминацией своей пьесы.
Книга рассказывает об истории строительства Гродненской крепости и той важной роли, которую она сыграла в период Первой мировой войны. Данное издание представляет интерес как для специалистов в области военной истории и фортификационного строительства, так и для широкого круга читателей.
Боевая работа советских подводников в годы Второй мировой войны до сих пор остается одной из самых спорных и мифологизированных страниц отечественной истории. Если прежде, при советской власти, подводных асов Красного флота превозносили до небес, приписывая им невероятные подвиги и огромный урон, нанесенный противнику, то в последние два десятилетия парадные советские мифы сменились грязными антисоветскими, причем подводников ославили едва ли не больше всех: дескать, никаких подвигов они не совершали, практически всю войну простояли на базах, а на охоту вышли лишь в последние месяцы боевых действий, предпочитая топить корабли с беженцами… Данная книга не имеет ничего общего с идеологическими дрязгами и дешевой пропагандой.
Автор монографии — член-корреспондент АН СССР, заслуженный деятель науки РСФСР. В книге рассказывается о главных событиях и фактах японской истории второй половины XVI века, имевших значение переломных для этой страны. Автор прослеживает основные этапы жизни и деятельности правителя и выдающегося полководца средневековой Японии Тоётоми Хидэёси, анализирует сложный и противоречивый характер этой незаурядной личности, его взаимоотношения с окружающими, причины его побед и поражений. Книга повествует о феодальных войнах и народных движениях, рисует политические портреты крупнейших исторических личностей той эпохи, описывает нравы и обычаи японцев того времени.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Имя автора «Рассказы о старых книгах» давно знакомо книговедам и книголюбам страны. У многих библиофилов хранятся в альбомах и папках многочисленные вырезки статей из журналов и газет, в которых А. И. Анушкин рассказывал о редких изданиях, о неожиданных находках в течение своего многолетнего путешествия по просторам страны Библиофилии. А у немногих счастливцев стоит на книжной полке рядом с работами Шилова, Мартынова, Беркова, Смирнова-Сокольского, Уткова, Осетрова, Ласунского и небольшая книжечка Анушкина, выпущенная впервые шесть лет тому назад симферопольским издательством «Таврия».
В интересной книге М. Брикнера собраны краткие сведения об умирающем и воскресающем спасителе в восточных религиях (Вавилон, Финикия, М. Азия, Греция, Египет, Персия). Брикнер выясняет отношение восточных религий к христианству, проводит аналогии между древними религиями и христианством. Из данных взятых им из истории религий, Брикнер делает соответствующие выводы, что понятие умирающего и воскресающего мессии существовало в восточных религиях задолго до возникновения христианства.
В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.
Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.