С. Ю. Витте - [127]

В ответ на доводы Витте Комура перечислил новые исторические доказательства в пользу Японии. «Что же касается замечания г-на Витте, – не без язвительности сказал он, – что Россия не предполагала создать из Сахалина базы для нападения, я считаю, что если бы театром войны была не Маньчжурия, а Приморская область, то Сахалин явился бы такой базой. Ныне России остается лишь признать совершившийся факт, Япония же готова дать всякие гарантии относительно безопасности Приамурья».

Витте, в свою очередь, продолжал делать возражения против японских притязаний, говоря, что, по его мнению, до занятия Сахалина Муравьевым Япония не придавала значения владению островом. «Народное чувство в Японии вытекает из чувства сожаления по поводу того, что остров не был занят, когда это было легко сделать. В России же это народное чувство гораздо серьезнее, и его нельзя игнорировать, если мы хотим заключить мир».

После двухчасовых прений с полной определенностью выяснилось, что никто не хочет уступить и что соглашение по этому пункту недостижимо. Ввиду непримиримых разногласий <…>, было решено перейти к обсуждению следующего пункта, а пока сделать перерыв до трех часов. Тон обсуждения был все время спокойный. Страсти с обеих сторон видимо улеглись, уступив место более трезвому настроению.

В час подали обычный завтрак. Сергей Юльевич не завтракал и, пока мы сидели за столом, прогуливался по столовой. Он уже несколько дней нездоров и сидит на диете. До сих пор мы с японцами держались на строго официальной ноге, прибегая к любезному посредничеству добрейшего мистера Перса. Сегодня Витте отступил от этой тактики, спросив барона Комуру, как он себя чувствует и любит ли здешнюю пищу. Комура ответил, что к американской пище привык, ибо жил в Америке, и что к тому же они получают из Японии некоторые съестные припасы и лакомства. Этот обмен любезностей вызвал улыбку на невозмутимых лицах японцев. <…>

По газетным отзывам, еврейские банкиры вынесли отличное впечатление из свидания с Витте, охарактеризовав его как либерального и гуманного государственного деятеля, притом замечательно прямого и искреннего. Газеты выставили его поборником равноправия евреев и свободы вероисповеданий, что будто бы подтверждается его заступничеством за старообрядцев и штундистов. <…>

Глава VIII. Витте и Комура во время переговоров. Обсуждение условий продолжается в миролюбивом духе. Компромисс японцев относительно Сахалина. Барон Канеко. Поездка в Бостон. Признаки разрыва

3/16 августа. <…> Интересно наблюдать, как ведут себя наши и японские уполномоченные. Барон Комура говорит по-японски, a Отчиай переводит на французский. Он говорит с расстановкой, отдельными фразами, останавливаясь, чтобы секретарь мог перевести. Перед ним лежат документы, с которыми он часто справляется. Видно, что он тщательно изучил подробности и хорошо подготовился, вероятно, при содействии американца Денисона.

Витте говорит залпом, как бы по вдохновению. Хотя речь его не так плавна и закончена, но говорит он с большой самоуверенностью, приводя неожиданные аргументы, вызывающие смущение японцев. Он не пользуется справками. Около него инструкция министерства и чистая бумага. Во время заседания он встает и ходит по комнате и обращается к Розену. Я бы сказал, что Витте талантливее и импульсивнее, а Комура основательнее и обдуманнее.

Невозмутимее и молчаливее всех Такахира и Розен. Первый говорит лишь по приглашению Комуры и курит папиросу за папиросой, второй же вмешивается только в тех случаях, когда ему показалось, что перевод не точен или в случае обращения Витте. До сих пор все происходило весьма мирно. Взаимное раздражение обнаружилось при обсуждении вопроса о Корее и об эвакуации. Когда Витте недоволен, то ерзает на стуле, жует бумагу и закидывает ногу на ногу. Комура выдержаннее: его раздражение выражается в том, что он стучит пальцами по столу и говорит резче и отрывистее. На втором заседании Витте спросил чаю, на следующий день японцы последовали его примеру. Теперь пьют чай ежедневно, впрочем, одни послы. Секретарям не полагается. Да это было бы трудно, ибо приходится писать, не отрываясь от бумаги. Сегодня, когда стемнело, Витте захотел сам зажечь электрические люстры. Это представило некоторые затруднения ввиду вышины лампы, и ему пришлось вытянуться во весь рост, чтобы захватить шнурки. Маленькие японцы с интересом следили за этой операцией, видимо завидуя росту нашего посла.

Витте не всегда может сдержать природный пыл и прерывает Комуру, вернее Отчиая, каким-нибудь колким возражением. Медленный и монотонный голос последнего, видимо, раздражает Витте, который тогда обращается прямо к Комуре или к Адачи. Импровизации Сергея Юльевича не всегда, впрочем, удачны. Например, при обсуждении вопроса о Сахалине, когда Комура стал настаивать на жизненной важности острова для Японии, Витте заметил, что, в сущности, Россия могла бы обойтись без Сахалина, но что по принципиальным причинам она не может делать территориальных уступок. Японцы, конечно, воспользовались этим lapsus linguae[172] и при редактировании протоколов потребовали включения сказанного. Стоило некоторых усилий убедить их в неуместности такого включения, причем им объяснили, что заявление было сделано неофициально и что японцы также высказывали подобные же частные мнения. Так, барон Комура как-то заметил, что Россия, провладев Карафуто (японское название Сахалина) 30 лет, не могла решить окончательно, как поступить с этим островом. По его сведениям, между тремя русскими ведомствами происходили пререкания относительно использования Сахалина. Министерство внутренних дел стояло будто бы за широкую колонизацию острова. Военное министерство придавало Сахалину исключительно стратегическое значение, наконец, Министерство юстиции собиралось обратить его в пенитенциарную колонию. Теперь присоединение острова к Японии разрешит все эти колебания. Само собой разумеется, что выпад по поводу Сахалина не был занесен в протокол, и японцы на этом не настаивали.