С высоты птичьего полета - [112]

Зрители горячо зааплодировали, и глаза Ханны наполнились слезами, когда она попыталась увязать стоявшего перед ней человека с тем, кого знала столько лет. Узнав о Майкле, она столкнулась с его тайнами, но стоящий перед ней окрыленный человек наконец вышел из своего добровольного заточения и открыто признал его.

Когда стихли аплодисменты, Йозеф продолжил:

– Последнее произведение, которое я сыграю, занимает исключительное место в моем сердце, – его голос задрожал. – Это сочинение написала милая женщина из Голландии, едва мне знакомая. Хотя теперь я знаю, что ее полное имя мефрау Флоранс Эпштейн, она была замкнутым человеком и вела тихую, спокойную жизнь, обучая игре на фортепиано голландских детей. К несчастью, она была еврейкой.

В воздухе повисла ледяная тишина, всем требовалось время, чтобы переварить сказанное.

Пересиливая эмоции, Йозеф продолжил:

– Все, что осталось от ее обычной, но ценной жизни, – это воспоминания в сердцах ее учеников и это прекрасная сочиненная ей музыка, которую я сейчас исполню. Она называется «Мой Амстердам».

Он сел за пианино и опустил пальцы на клавиши. По щекам Ханны катились слезы, когда она слушала, как он исполняет веселое сочинение мефрау Эпштейн, наполняя пространство музыкой, и она прикрыла глаза, когда та подняла их вверх. Мелодия казалась ей знакомой, каким-то образом ее ритме заключался и радостный город, и свободный дух людей, их мужественная стойкость и чувство общности. Все и даже больше было вложено в эти ноты, что он со страстью играл.

Глава 60

Йозеф опустил руки на клавиши, довольный, что дошел до конца. Отыграв больше года на концертах для беженцев, он удивился тому, как сильно сегодняшний день повлиял на него. Может быть, это случилось из-за возвращения сюда, в университет, где он провел столько лет своей жизни. Встав для поклона, он обвел взглядом всех присутствующих, смотревших с воодушевлением на него. Он знал так много людей, которым по-настоящему никогда не давал возможности узнать себя. Они поднялись, чтобы поблагодарить его овацией, и он смутился.

Как личность Йозеф дважды созрел в этом здании. Сначала, как студент, а затем, спустя годы, как профессор математики средних лет. В первый раз – с надеждой на успешное академическое будущее и любящую жену, которая должна поддержать его на этом поприще, а во второй раз, спустя годы, его истинная цель стала очевидной. Никогда прежде он не ощущал себя счастливее, чем сейчас, занимаясь своей работой.

Когда он начал свое выступление на бис, то представил лицо своего отца, тот улыбался ему, в голове звучали его слова: «Сын мой, однажды ты станешь прекрасным пианистом. Мастерство у тебя есть, и однажды ты обретешь страсть, чтобы дополняющую его».

Йозеф вспомнил упертого молодого человека, чья непреклонность проявлялась в том, чтобы не соответствовать всем родительским ожиданиям. И математика была подходящим наказанием для его творчески предвзятой семьи. И хотя в юности он неохотно играл, чтобы угодить отцу, и только с женой он впервые ощутил радость от музыки, увидел, какое она доставляет удовольствие. Но сейчас все было иначе, так как, и хотя он играл в память о мефрау Эпштейн, он также играл и для себя. Счастье, которое он чувствовал глубоко внутри за многочисленные подарки вызвали у него слезы, и он вложил эту благодарность в свою музыку.

После концерта он убрал свои бумаги, в том числе и смятые пожелтевшие листы мефрау Эпштейн. Он мог бы переписать их от руки на чистую бумагу, но, учитывая, что от наследия мефрау Эпштейн осталось немного, это казалось ему недостойным.

Он торопливо ушел со сцены, задержавшись, чтобы пожать несколько рук, прежде, чем исчезнуть в боковой двери. Он все еще чувствовал себя неуютно в больших группах, особенно после того, как провел последние два года в деревне, в изоляции, с родственниками Сары, в заботе об Ингрид.

Торопливо пробираясь сквозь возбужденную толпу зрителей, он шел к выходу, но на пути к основному проходу его сердце потянуло к знакомому коридору, и он оказался перед своей старой аудиторией. Там было пусто и тихо. Когда он распахнул дверь, его встретил привычный скрип дерева и запах меловой крошки.

Оглядев комнату, он просиял:

– Здравствуй, старина, – громко проговорил он.

Ничего, кроме старых, мерно тикающих часов, не ответило на его приветствие.

Подойдя к темным окнам, он выглянул в ночь. Сколько раз он здесь стоял, глядя на мир, частью которого едва являлся?

Внезапно за его спиной скрипнула дверь, и кто-то включил свет. Это была Ханна. Она выглядела так, будто бежала, ее щеки раскраснелись, а дыхание сбилось.

– Мне кажется, я скучала по вам, – прохрипела она. Затем улыбнувшись добавила: – Здравствуйте, профессор.

Йозеф ахнул. Она была такой же красивой, какой он ее помнил. За два с половиной года, с тех пор, как он видел ее в последний раз, не проходило и дня, чтобы он не представлял ее, не думал о ней и не задавался вопросом, что могло быть между ними. В тот вечер, приехав в университет, первым делом он подошел к ее столу, только чтобы его поприветствовал кто-то другой. Молодая женщина, Изабель, которую Ханна обучала много лет назад, коротко сообщила ему, что Ханна больше не работает. Мучительное сожаление, что он не написал и не вернулся раньше, охватило его. Но теперь она была здесь.