С мыслями о соблазнении - [3]

попутчиков.

Она выбралась из омнибуса и замерла на обочине, устремив взор через всю

Боуэри-стрит на кирпичное здание на следующем углу. Возможность когда-

либо превратиться в публикуемого автора для нее существовала где-то на грани

между сомнительным и невероятным, но Дейзи отринула прочь все сомнения и

зашагала прямо к «Марлоу Паблишинг».

Она была уверена: ей судьбой предназначено стать писателем.

Дейзи была не только порывистой и несдержанной на язык. А еще и

безнадежной оптимисткой.

Премьеры всегда оборачивались сущим адом.

Себастьян Грант, граф Эвермор, мерил шагами дубовые половицы олд-

викского[2] закулисья, слишком взволнованный, чтобы сесть. Столько времени

прошло с тех пор, как на сцене ставилась его пьеса, что он уже и позабыл, на

что похожи премьеры.

– Как пить дать, она провалится, – на ходу бормотал он. – Моя прошлая пьеса

оказалась настоящей катастрофой, а эта – и того хуже. Господи, ну почему я не

сжег глупую вещь, когда у меня была возможность?

Большинство людей было бы потрясено, услышав, как известнейший

английский романист и драматург в подобной манере поносит свое

произведение, но его друг – Филипп Хоторн, маркиз Кейн, – выслушивал

обличительные тирады Себастьяна в адрес его последней пьесы с

невозмутимостью человека, слышавшего все это и прежде.

– Ты сам не веришь ни единому своему слову.

– Еще как верю. Эта пьеса просто чушь собачья. – Себастьян добрался до конца

подмостков и, развернувшись, зашагал назад. – Полнейшая чушь.

– Ты всегда так говоришь.

– Знаю, но на сей раз это чистая правда.

Казалось, Филиппа его слова не впечатлили. Оперевшись плечом на колонну и

сложив руки на груди, он наблюдал, как его друг расхаживает туда и обратно.

– Некоторые вещи не меняются.

– Лучше тебе пойти домой до начала, – мрачно посоветовал он, оставив без

внимания тихое замечание Филиппа. – Избавь себя от пытки смотреть на это.

– Совсем ничего стоящего?

– Ну, начинается она неплохо, – неохотно признал он. – Но во втором акте вся

история летит в тартарары.

– М-м…

– Кульминация столь невыразительна, что с таким же успехом ее могло и вовсе

не быть.

– М-м…

– А что до сюжета… – Себастьян запнулся и с издевательским смешком

взъерошил свои темные волосы. – Весь сюжет построен на глупых

недоразумениях.

– Что ж, значит, у тебя неплохая компания. Дюжины шекспировских пьес

основаны на недоразумениях.

– Вот почему Шекспира явно переоценивают.

Филипп громко расхохотался, чем вызвал озадаченный взгляд проходившего

мимо друга.

– Что здесь такого забавного?

– Только с твоим высокомерием можно считать Шекспира переоцененным.

Но Себастьяну было не до смеха.

– Мне нужно выпить.

Он прошествовал к закулисному столику, где для артистов было выставлено

множество прохладительных напитков. Выбрав бутылку, он с вопросительным

взглядом продемонстрировал ее Филиппу, но тот покачал головой, и Себастьян

наполнил джином только один бокал.

Поставив бутылку на место, он поднял бокал и продолжил обсуждение новой

пьесы:

– Уэсли вообще незачем было обманывать Сесилию. Но скажи он правду,

письмо в сумочке утратило бы всякий смысл, развязка наступила бы еще до

конца второго акта, и пьеса была бы окончена.

– Зрители ничего не заметят.

– Само собой, не заметят, – Себастьян залпом осушил бокал. – Они будут спать.

Филипп фыркнул:

– Сомневаюсь.

– А я ни капельки. Я был на репетициях. Неделя – , и эту пьесу прикроют.

Не услышав от друга ответа, он обернулся через плечо.

– Что, даже ради дружбы не поспоришь?

– Себастьян, возможно, пьеса великолепна.

– Нет, точно нет. Она недостаточно хороша. – Он замер. Будто бы из детства до

него донеслись отзвуки отцовского голоса, изрекавшего эти самые слова почти

обо всем, что Себастьяну, будучи ребенком, доводилось делать. – Все всегда

недостаточно хорошо, – пробормотал он, прижав ко лбу холодный бокал.

– Неправда, – вернул его к действительности голос Филиппа. – Ты

замечательный писатель, и ты чертовски превосходно это знаешь. – По крайней

мере, – сразу поправился он, – когда не изводишь себя мыслями о том,

насколько ты ужасен.

Себастьян сделал глубокий вдох и обернулся.

– Что, если критики разнесут меня в пух и прах?

– Тогда поступишь, как всегда поступаешь. Скажешь, чтобы отвалили, и

напишешь что-нибудь еще.

Себастьяну был не столь радужно настроен.

– А что, если они правы? Вспомни мой последний роман? Когда его

опубликовали четыре года назад, от него плевались все. Даже ты признавал, что

он совершенно не удался.

– Я вовсе не так сказал. Ты потребовал моего мнения, и в ответном письме я

сообщил, что он не вполне отвечает моим личным вкусам – и на этом все.

– Ты так любезен, Филипп. – Себастьян отхлебнул джина и поморщился. – Это

было низкопробное чтиво. Я за полдюжины лет не написал ничего отвратнее.

Критики это знают. Ты знаешь. Я знаю. Завтра от меня не останется и мокрого

места.

Последовало затянувшееся молчание, которое прервал Филипп:

– Себастьян, я знаю тебя с тех пор, как мы были мальчишками. Двадцать пять

лет тому назад на полях Итона я наблюдал, как ты каждый раз, пропустив мяч,

клянешь себя, на чем свет стоит, но стоило тебе самому забить гол, и ты

начинал фанфаронить, словно был божьим даром футболу. В Оксфорде я видел,