Его разбудил нескончаемый гул голосов: монотонное пение, повторяющаяся мелодия постепенно заставили прийти в себя. Первое, что он почувствовал, проснувшись, – боль, и тогда попытался снова заснуть, вернуться в забытье, но, увы, для этого было слишком поздно.
Причиной тому было это странное пение. Оно продолжалось и продолжалось, и чем больше он старался игнорировать его, тем явственней оно врезалось в его мозг. Он хотел заткнуть уши и обрести благословенную тишину, чтобы снова погрузиться в сон, но оказалось, что руки не слушаются. Как странно.
Голова раскалывалась от боли, будто тысячи раскаленных добела игл впились в кожу, а все нутро сковал холод, словно его скелет состоял из ледяных сосулек. А нога? Что-то не так и с ногой: боль, зарождаясь в правом бедре, распространялась вверх по всему телу.
Он попытался открыть глаза, чтобы понять, что случилось с ногой, но и это было выше его сил. Отяжелевшие веки не слушались. Все расплывалось в его расфокусированном сознании. Так что же с ним случилось?
Он старался вспомнить, но и это, как оказалось, требовало усилий. Но тут песнопение затихло, сменившись приглушенным шепотом, и он опять погрузился в сон.
Видения и звуки плясали в его мозгу и менялись с такой быстротой, что он не мог понять, что это – сон или явь. Расплывчатое желто-коричневое пятно, обжигающая боль и резкий звук выстрелов, эхом отозвавшийся в холмах.
Видения сменяли одно другое, и теперь он видел девушку в синем шелковом платье, высокую, худощавую, с лицом, щедро усыпанным веснушками, тициановским золотом волос и яркими зелеными глазами. Она смотрела прямо на него, но никакого намека на кокетство не было в ее взоре, как не было и многообещающей улыбки на бледно-розовых полных губах. Она стояла так неподвижно, что ее можно было принять за статую. И вместе с тем он никогда не видел более живого создания.
Нет, она не может быть здесь, в диких просторах Кении. Она в Англии. Видение тускнело и растворялось в тумане, и как он ни старался удержать его, все же исчезло бесследно. Его мозг слишком ослабел, чтобы подчиняться желаниям.
Что-то холодное и влажное коснулось его лица: сначала лба, затем губ и носа. Он попытался помотать головой и тут же скривился от боли. Он терпеть не мог, когда кто-то прикасался к лицу, это всегда рождало у него ощущение удушья. Джонс знал это. Где Джонс? Что делает?
Влажная тряпица вновь прошлась по его лицу, и на этот раз ему удалось увернуться. И тут же тело пронзила дрожь. Он чувствовал эту непроизвольную дрожь глубоко внутри. И холод, да, его нутро сковал холод.
Это озадачило. Он в Африке, и здесь никогда прежде ему не бывало холодно. В Англии другое дело: и холод, и постоянная сырость, и моросящий дождь, – и все это вдобавок к надменности, классовым различиям и незыблемости традиций.
Но даже эти неприятные мысли не смогли заслонить другую: «Время возвращаться домой».
Он тут же попытался ее отбросить. Он в Африке и еще не закончил свою работу. Ведь он в Африке, не так ли? Эта странная неуверенность заставила его открыть глаза и приподнять голову, и в этот же момент он почувствовал головокружение, а к горлу подступила тошнота. Он зажмурился, ожидая, что тошнота пройдет, а когда снова открыл глаза, увидел вещи, которые были знакомы ему до боли: брезентовая крыша и стены палатки, видавший виды черный стол, груда шкур, свернутые в рулон карты в корзине, дорожный сундук из черной кожи, – и которые неизменно сопровождали его последние пять лет. Глубоко вздохнув, он ощутил запах пота и саванны и испытал облегчение.
Двое мужчин, чья кожа темно-кофейного цвета сейчас казалась совсем черной, стояли у входа в палатку. Двое других опустились на колени по другую сторону его ложа, все еще бормоча эти дьявольские песнопения, но почему-то Джонса с ними не было. Черт побери, где его носит?
Он попытался приподняться, но один из незнакомцев, стоявших на коленях, не позволил, положив ладонь на грудь. Слишком слабый, чтобы сопротивляться, он опять опустился на подушки и закрыл глаза. И вновь перед мысленным взором возникла та девушка. Ее зеленые глаза сияли как изумруды, а ярко-рыжие волосы, казалось, горели огнем в свете газовых ламп, освещавших бальный зал.
Бальный зал? Он, должно быть, спит и видит сон: прошли годы с тех пор, как он в последний раз был на балу. И да, он знал эту девушку. Ее лицо вновь удалилось, а его место в воспаленном сознании заняли четко расчерченные квадраты бледно-зеленых полей и золотистых лугов, очертания которых ограничивались более темной зеленью живых изгородей. Все эти земли, простиравшиеся перед ним до самого горизонта, испокон веков принадлежали Маргрейвам. Он старался повернуться к ним спиной, и когда это удалось, перед ним открылся залив Уош, а за ним – бескрайние морские просторы. И тогда запах саванны исчез, а на смену ему пришли совсем другие ароматы: земли, медоносных лугов, дымных торфяников и… вот уж чудо: домашний аромат жареного гуся.
«Время возвращаться домой».
