Рыцарь духа, или Парадокс эпигона - [17]

Шрифт
Интервал

Впившись цепким корнем в гнейс,
В шубке белой и узорной
Грезит бледный Эдельвейс.
Точки-глазки поднял к тучам
(Тучам, бледным, как и он).
Стебелёк, прижавшись к кручам,
Внемлет льдистых струек звон;
И поют, искряся, струйки,
Саги синих ледников,
Мысли серых, грустным камней,
Сжатых силой вечных ков.
………………………
Так, на срывах гор скалистых,
Где лежит лишь вихрей рейс,
Спит, мерцанье снов сребристых,
В шубке белой – Эдельвейс.

Ветряная мельница

В высях, где неба осеннего свод, —
Птиц запоздалых таинственный лёт.
Ветры струятся за ними на юг,
Ветры о странах лазурных поют…
Пусть я нескладная, глупая клеть!
С ними хочу в дальний край улететь!
Вижу парящую с криками стаю:
Крылья дощатые я подымаю,
Ах, подымаю и я…
Тяжкие крылья бессильно кружат,
Падают гулко и в высь… не летят!
Гордый я лебедь, волшебник могучий
В брёвен гнилых обратил меня кучу,
Околдовала земля!
Нет мне свободы: средь глади полей
Грустью осенней питаю людей.

Весенний снег

Мы идём по блестящей панели;
В мутных лужицах солнце берёт
Вдохновенные трели.
Надрываясь, ползёт
Анемичная травка в просветы забора,
Обнаглев, к солнцу тянет иззябшие поры.
Я иду и пьянею от шумов и блесков,
От весеннего воздуха, радостных всплесков:
И в канавках и в небе запела Весна,
Синеокая, Божья Весна!
На оттаявший тихо ступаю песок.
Вдруг… откуда-то… талый позвал голосок…
Что такое? утихло. Лишь ветры шумят
И ручьи вдоль канавок тревожно гремят.
И на лицах зелёных, не годных к улыбкам.
Сплин уснул: он весною укачан как в зыбке.
И калоши целуются с грязью взасос.
И в мозгах «половой» назревает «вопрос».
Я иду по весенней панели:
В сердце солнце берёт
Вдохновенные трели…
И взволнованно ветры зовут и шумят[72]
И ручьи вдоль канавок приветно гремят.
Что же это?.. —
Опять средь гудящих ручьёв
Слышу шорохи тающих слов, —
И хрустит льдистый вновь голосок:
«Я снежок, —
Я растоптанный вами снежок…
И умру от лучистой Весны:
Ах, душа моя – мёрзлые зимние сны
Отлетают[73]
Вы забыли о белом, пушистом снежке,
Что от солнца, на жадном песке
Тихо тает…»

Курица

Какая извращенность!
На крыльях… вдруг… лететь!
Нет, эта современность —
Софизмов сладких сеть!
Ведь крылья (так понятно) —
Чтоб укрывать детей,
Как одеялом ватным
От холода ночей.

Так себе

Весеннее

Трепещут в бликах солнечных весенних эльфов крылышки…
Лицо моё покрыли вновь веснушки и пупырышки.
Вы, прыщики весенние, гонцы любовных трепетов,
Звенящих тихо шёпотов, бессвязно-жутких лепетов,
Развратненькие, алые и глупенькие прыщики,
Зажжённые желанием, любви ответной сыщики, —
Горите на лице моё, ищите, беспокойные,
Не светят ли навстречу вам глаза, томлений полны<е>?

«В душе поют созвучно скрипки…»

В душе поют созвучно скрипки.
Я флейтных чувств слежу полёт:
Желанья чутки, мысли гибки,
И мигу миг призыв несёт.
Хочу в узорах златоцветных
Раскрыть изломы лёгких дум;
В созвучьях чистых и приветных
Вплести видений рои в ум.
Прочь, глупой логики указки,
Вязанки скучно-верных слов:
Хочу обманов лгущей сказки,
Хочу тревожных, дерзких[74] снов.

Ночь

Из злых расселин, пещер и гротов
Вползла туманом пустая[75] тьма:
В неё чёрных птиц немые взлёты.
Птиц, налетевших из Царства Сна.

Стриндберг

…Он ненавидел жизнь и проклял мысль людскую,
Любовь земли отверг и веру растоптал.
Тоской об Истине сжёг душу он больную,
И не найдя её – безмолвно умирал.
И лишь в последние, предсмертные мгновенья
Из гаснущей души блеснул сокрытый свет, —
Сказал он: «В гроб со мной пусть Книгу Откровенья
Положат.
В ней одной, быть может, есть ответ…»

Саше Чёрному

Пыль покрыла все химеры:
Оттого быть трудно Белым.
Но душа так жаждет веры:
Нет, к чему быть вечно – Серым?
Да, но вера… призрак вздорный.
Оттого ты – Саша Чёрный.

Стихи. С. К

[76]

1911–1913 гг.


1914–1915 гг.

Свобода

Великое Слово, шитое на знамёнах.
Сползло тихонько и, узким древком.
Обманув ищеек мести и[77] закона.
Спряталось, израненное, в толстый-чинный том.
Поселилось Слово в звучной умной фразе
В обществе корректных иностранных слов,
Критики, историки, учителя гимназий
Смотрят грустно в буквы сквозь овал очков.
…Но тоскует Слово о великом миге:
Снится алый стяг, шумящий средь ветров.
– Помогите ж, люди, выбраться из книги
Самому несчастному из великих слов.

«На тихом кладбище, на мраморе доски…»

На тихом кладбище, на мраморе доски,
Желтеет слов истёртых позолота.
Здесь тусклая любовь каракули тоски
Нескладно вывела у смертного излёта.
Там в высоте прозрачных тучек сеть.
Здесь травка бледная глядит из глины робко;
Ползёт на край креста и пробует лететь
На алых крылышках ввысь божия коровка.
…О, слёзы старины, уснувшие меж трав
Под мерный плеск ручьёв и звон шмелиных песен, —
Любовь в вас умерла, словами отсверкав,
И по зигзагу букв ползёт неслышно плесень.

И я

О вы, воспетые, тысячу раз уж воспетые,
«Ивы, над камнем могильным склонившие ветви свои»…
Вот бы и мне рассказать, по-старинному грезя и сетуя,
Как мои думы склонились, «как ивы, над тишью земли».
Дайте и мне погрустить о ветвях, наклонённых над дёрном,
В ветре молитву творящих шёпотом тонких листов.
Критика: «Старый мотив, плагиат, стих шаблонен, не нов», —
Где же мне взять красоты невоспетой, несказанных слов?
Да разве слёзы мои лишь цитата?
Разве страданье моё – плагиат?
Нет. Пусть над дёрном, скорбя об утрате,

Еще от автора Сигизмунд Доминикович Кржижановский
Чуть-чути

«Прозеванным гением» назвал Сигизмунда Кржижановского Георгий Шенгели. «С сегодняшним днем я не в ладах, но меня любит вечность», – говорил о себе сам писатель. Он не увидел ни одной своей книги, первая книга вышла через тридцать девять лет после его смерти. Сейчас его называют «русским Борхесом», «русским Кафкой», переводят на европейские языки, издают, изучают и, самое главное, увлеченно читают. Новеллы Кржижановского – ярчайший образец интеллектуальной прозы, они изящны, как шахматные этюды, но в каждой из них ощущается пульс времени и намечаются пути к вечным загадкам бытия.


Клуб убийц Букв

«Прозеванным гением» назвал Сигизмунда Кржижановского Георгий Шенгели. «С сегодняшним днем я не в ладах, но меня любит вечность», – говорил о себе сам писатель. Он не увидел ни одной своей книги, первая книга вышла через тридцать девять лет после его смерти. Сейчас его называют «русским Борхесом», «русским Кафкой», переводят на европейские языки, издают, изучают и, самое главное, увлеченно читают. Новеллы Кржижановского – ярчайший образец интеллектуальной прозы, они изящны, как шахматные этюды, но в каждой из них ощущается пульс времени и намечаются пути к вечным загадкам бытия.


Квадратурин

«Прозеванным гением» назвал Сигизмунда Кржижановского Георгий Шенгели. «С сегодняшним днем я не в ладах, но меня любит вечность», – говорил о себе сам писатель. Он не увидел ни одной своей книги, первая книга вышла через тридцать девять лет после его смерти. Сейчас его называют «русским Борхесом», «русским Кафкой», переводят на европейские языки, издают, изучают и, самое главное, увлеченно читают. Новеллы Кржижановского – ярчайший образец интеллектуальной прозы, они изящны, как шахматные этюды, но в каждой из них ощущается пульс времени и намечаются пути к вечным загадкам бытия.


Жан-Мари-Филибер-Блэз-Луи де Ку

«Прозеванным гением» назвал Сигизмунда Кржижановского Георгий Шенгели. «С сегодняшним днем я не в ладах, но меня любит вечность», – говорил о себе сам писатель. Он не увидел ни одной своей книги, первая книга вышла через тридцать девять лет после его смерти. Сейчас его называют «русским Борхесом», «русским Кафкой», переводят на европейские языки, издают, изучают и, самое главное, увлеченно читают. Новеллы Кржижановского – ярчайший образец интеллектуальной прозы, они изящны, как шахматные этюды, но в каждой из них ощущается пульс времени и намечаются пути к вечным загадкам бытия.


Пни

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Прикованный Прометеем

«Прозеванным гением» назвал Сигизмунда Кржижановского Георгий Шенгели. «С сегодняшним днем я не в ладах, но меня любит вечность», – говорил о себе сам писатель. Он не увидел ни одной своей книги, первая книга вышла через тридцать девять лет после его смерти. Сейчас его называют «русским Борхесом», «русским Кафкой», переводят на европейские языки, издают, изучают и, самое главное, увлеченно читают. Новеллы Кржижановского – ярчайший образец интеллектуальной прозы, они изящны, как шахматные этюды, но в каждой из них ощущается пульс времени и намечаются пути к вечным загадкам бытия.


Рекомендуем почитать
Морозные узоры

Борис Садовской (1881-1952) — заметная фигура в истории литературы Серебряного века. До революции у него вышло 12 книг — поэзии, прозы, критических и полемических статей, исследовательских работ о русских поэтах. После 20-х гг. писательская судьба покрыта завесой. От расправы его уберегло забвение: никто не подозревал, что поэт жив.Настоящее издание включает в себя более 400 стихотворения, публикуются несобранные и неизданные стихи из частных архивов и дореволюционной периодики. Большой интерес представляют страницы биографии Садовского, впервые воссозданные на материале архива О.Г Шереметевой.В электронной версии дополнительно присутствуют стихотворения по непонятным причинам не вошедшие в  данное бумажное издание.


Лебединая песня

Русский американский поэт первой волны эмиграции Георгий Голохвастов - автор многочисленных стихотворений (прежде всего - в жанре полусонета) и грандиозной поэмы "Гибель Атлантиды" (1938), изданной в России в 2008 г. В книгу вошли не изданные при жизни автора произведения из его фонда, хранящегося в отделе редких книг и рукописей Библиотеки Колумбийского университета, а также перевод "Слова о полку Игореве" и поэмы Эдны Сент-Винсент Миллей "Возрождение".


Упрямый классик. Собрание стихотворений(1889–1934)

Дмитрий Петрович Шестаков (1869–1937) при жизни был известен как филолог-классик, переводчик и критик, хотя его первые поэтические опыты одобрил А. А. Фет. В книге с возможной полнотой собрано его оригинальное поэтическое наследие, включая наиболее значительную часть – стихотворения 1925–1934 гг., опубликованные лишь через много десятилетий после смерти автора. В основу издания легли материалы из РГБ и РГАЛИ. Около 200 стихотворений печатаются впервые.Составление и послесловие В. Э. Молодякова.


Нежнее неба

Николай Николаевич Минаев (1895–1967) – артист балета, политический преступник, виртуозный лирический поэт – за всю жизнь увидел напечатанными немногим более пятидесяти собственных стихотворений, что составляет меньше пяти процентов от чудом сохранившегося в архиве корпуса его текстов. Настоящая книга представляет читателю практически полный свод его лирики, снабженный подробными комментариями, где впервые – после десятилетий забвения – реконструируются эпизоды биографии самого Минаева и лиц из его ближайшего литературного окружения.Общая редакция, составление, подготовка текста, биографический очерк и комментарии: А.