Рыцарь духа, или Парадокс эпигона - [16]

Шрифт
Интервал

В ней отблеск знанья, как отсвет льдов.[65]

«Я – созданье неведомых чар…»

Я – созданье неведомых чар.
Дух мой – пляска скользящих теней…
Злые искры рождает удар:
Кто-то соткал меня из огней.
Я – потоки испуганных искр.
Убегающих к холоду тьмы.
…и вращается времени диск.
И пространство, как стены тюрьмы.
Отгорю и умру в беге дней…
(Где безвестная Жизни страна?!)
Я – полёт чьих-то робких теней.
Я – видение вещего сна…

Старый рояль

Товарищ дней хмурых, мой старый рояль…
Как много забытых созвучий,
Рождавших мечты, уносящие вдаль,
Ты скрыл в своих струнах певучих.
Когда я был счастлив и жизнию пьян,
И верил её чарованьям,
Ты пел о любви мне и сладкий обман
Звучал в твоих струн ликованье!
Но умерли грёзы, увял юный май,
Исчез хоровод светлых теней…
Ты звал меня тихо в неведомый край,
Где ждёт меня скорбь и забвенье.
…………………………
Беззвучен теперь ты, мой старый рояль,
На клавишах жёлтых спят грёзы…
Где ж сказки твои, уносившие вдаль.
Где чистые, сладкие слёзы?..

Сонные нити

Приходят образы из тайных мозга келий,
И сон-чудак мне сказки говорит:
Я слышу пенье волн и шорох хмурых елей,
И ночь тревожная очами звёзд глядит.
И я в лесу. – Тропинкой одинокой
Иду вперёд: вот цепкие кусты;
Вокруг меня струится мрак глубокий,
Лишь светятся порой кровавые цветы!
Сквозь сеть ветвей зарницы блещут грозно.
О чём-то шепчет мне ветвями старый лес…
… Час чуда близится, когда душе возможно
Увидеть снова свет утраченных небес!
Вот он зажёг глаза… удары тьмы и света!
Тупая боль в мозгу… тень уходящих снов.
… и снова мир слепой, без тайны и привета,
И душу холодит стальная жуть оков.

«О тени женщин, прошедших мимо…»

О тени женщин, прошедших мимо
С загадкой взгляда, призывом уст, —
Ушли вы молча к целым незримым,
И мир мой беден, и ум мой пуст.
Прошли вы молча, без слов ответа:
Погасли взглядов немых лучи.
И песня чистой любви не спета,
И вновь один я грущу в тиши…
С собой вы взяли амфору сказки.
Вы, тени женщин, ушедших вдаль…
И для меня рождённой лаской
Других пьяните, укрыв печаль.
В объятьях чуждых шепча признанья,
Меня вы вспомнили хоть раз?..
И луч сокрытый воспоминанья
Зажёг ли холод печальных глаз?
… Как одинок я с моей печалью.
(Зачем отверг я Великий Свет?!)
Вам, тени женщин, ушедших к далям,
Шепчу я поздний любви привет…

М. О

Мраморная девушка села у ступеней
Сумрачной гробницы. Там, где реют тени
Кипарисов грустных.
Стиснуты бессильно каменные руки.
В скованной улыбке – отсветы разлуки
И любовь земная…
Кто ты, отлетевшая в мир безвестно дальний?
Кто ты…

Мумии

На музейных постаментах,
Рядом с утварью старинной,
В пёстрых тканях, жёлтых лентах,
Лица мумий – цепью длинной.
С масок крашеных струится
Дум отживших начертанье, —
О, взгляни, коль не боишься,
В глаз пустых очарованье.
Под узорной киноварью
Тушь накрасила ресницы,
И зрачок, блестя эмалью,
Врезан вглубь немой глазницы.
Сквозь эмалевые глуби
Вижу вечности просторы:
Так мельканья жизни скоры,
И, как искры, гаснут люди.[66]
Говорят мне очи мумий:
«Ты – лишь миг, глядящий в вечность[67]
И[68] пути твоих раздумий
Все[69] истоптаны предвечно».

«очи бессонной тоски я гляжу, угасая…»

В очи бессонной тоски я гляжу, угасая:
Дух мой – чуть слышная песнь о красе отснявших лучей.
Ласковы очи тоски, не нашедшей пути к высям рая,
Бледно, усталой тоски, что в душе поселилась моей.
Странником вечным бредёт, из души к душам путь пролагая,
Изгнанный Ангел – Тоска, и томясь лишь о рае одном,
Вечной, бессонной мечтой приютившую душу сжигает
Ангел заблудший Тоска, разлучённый навеки с Отцом.

«Я умру: мой дух ночь примет…»

Я умру: мой дух ночь примет.
Но тоска, в меня вселённая,
Тело мёртвое покинет
И бродить по свету станет.
И пойдёт путями дальними,
Что ведут в обитель дивную,
И слезами там хрустальными
Будет плакать, неизбывная.
И отдаст тоске глухая ночь
Дух, убитый тьмой безвестною:
Буду снова жить с Тоскою я,
С Богоданною Невестою.

Меньшая братия

Посв. Е. М. Кузьмину


Прошлогодняя трава

Я лишь комочек спутанных снов —
Снял кто-то снега белый покров…
Кто-то позвал меня звоном лучей:
Корни целует льдистый ручей.
– Были тревожны так зимние сны…
Чу… Это голос сестрицы-Весны?
Надо камзольчик зелёный надеть
В зеркало луж на себя поглядеть.
Зовы из высей так дивно чисты:
Время настало расправить листы[70].

Плющ

Я хочу дорасти до горячего Солнца:
Цель моя так проста.
Терпеливо струю я зелёные кольца
И кружу ими ввысь вдоль шеста.
Путь мой долог, но цепко и жадно впиваюсь
Я в кору и в сухие сучки.
Вьюсь, спиралью кружа, и опять возвращаюсь
К зовам дальней лазурно тоски…
И лучи мне поют о сжигающих далях;
О, я в Солнце влюблённо вопьюсь!
И забыв корневые – земные печали.
Изумрудным огнём загорюсь!

Камень

Я грустный серый камень.
Давно ли здесь лежу
Не помню: я во время.
Я в миги не гляжу.
Мой мир – тепло и холод.
Зима и жар лучей:
По ним лишь отличаю
Дни от ночей.
Весна меня целует
Устами талых струй;
Зимой здесь всё тоскует:
Я, мох и корни туй.
Мы в дружбе с старым мохом:
И в наших зимних снах
Мы грезим о лавинах.
Растаявших в веках[71].

Эдельвейс

Рассевая снег сребристый.
Ветер в небо держит рейс:
Над расселиной скалистой —
Белый горный Эдельвейс.
Вкруг не видно трав долинных.
Горный холод их страшит:
Льдом он пал на скал вершины.
Камни, сжав в тисках, крошит.
Но, бесстрашен в высях горных,

Еще от автора Сигизмунд Доминикович Кржижановский
Чуть-чути

«Прозеванным гением» назвал Сигизмунда Кржижановского Георгий Шенгели. «С сегодняшним днем я не в ладах, но меня любит вечность», – говорил о себе сам писатель. Он не увидел ни одной своей книги, первая книга вышла через тридцать девять лет после его смерти. Сейчас его называют «русским Борхесом», «русским Кафкой», переводят на европейские языки, издают, изучают и, самое главное, увлеченно читают. Новеллы Кржижановского – ярчайший образец интеллектуальной прозы, они изящны, как шахматные этюды, но в каждой из них ощущается пульс времени и намечаются пути к вечным загадкам бытия.


Клуб убийц Букв

«Прозеванным гением» назвал Сигизмунда Кржижановского Георгий Шенгели. «С сегодняшним днем я не в ладах, но меня любит вечность», – говорил о себе сам писатель. Он не увидел ни одной своей книги, первая книга вышла через тридцать девять лет после его смерти. Сейчас его называют «русским Борхесом», «русским Кафкой», переводят на европейские языки, издают, изучают и, самое главное, увлеченно читают. Новеллы Кржижановского – ярчайший образец интеллектуальной прозы, они изящны, как шахматные этюды, но в каждой из них ощущается пульс времени и намечаются пути к вечным загадкам бытия.


Квадратурин

«Прозеванным гением» назвал Сигизмунда Кржижановского Георгий Шенгели. «С сегодняшним днем я не в ладах, но меня любит вечность», – говорил о себе сам писатель. Он не увидел ни одной своей книги, первая книга вышла через тридцать девять лет после его смерти. Сейчас его называют «русским Борхесом», «русским Кафкой», переводят на европейские языки, издают, изучают и, самое главное, увлеченно читают. Новеллы Кржижановского – ярчайший образец интеллектуальной прозы, они изящны, как шахматные этюды, но в каждой из них ощущается пульс времени и намечаются пути к вечным загадкам бытия.


Жан-Мари-Филибер-Блэз-Луи де Ку

«Прозеванным гением» назвал Сигизмунда Кржижановского Георгий Шенгели. «С сегодняшним днем я не в ладах, но меня любит вечность», – говорил о себе сам писатель. Он не увидел ни одной своей книги, первая книга вышла через тридцать девять лет после его смерти. Сейчас его называют «русским Борхесом», «русским Кафкой», переводят на европейские языки, издают, изучают и, самое главное, увлеченно читают. Новеллы Кржижановского – ярчайший образец интеллектуальной прозы, они изящны, как шахматные этюды, но в каждой из них ощущается пульс времени и намечаются пути к вечным загадкам бытия.


Пни

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Прикованный Прометеем

«Прозеванным гением» назвал Сигизмунда Кржижановского Георгий Шенгели. «С сегодняшним днем я не в ладах, но меня любит вечность», – говорил о себе сам писатель. Он не увидел ни одной своей книги, первая книга вышла через тридцать девять лет после его смерти. Сейчас его называют «русским Борхесом», «русским Кафкой», переводят на европейские языки, издают, изучают и, самое главное, увлеченно читают. Новеллы Кржижановского – ярчайший образец интеллектуальной прозы, они изящны, как шахматные этюды, но в каждой из них ощущается пульс времени и намечаются пути к вечным загадкам бытия.


Рекомендуем почитать
Морозные узоры

Борис Садовской (1881-1952) — заметная фигура в истории литературы Серебряного века. До революции у него вышло 12 книг — поэзии, прозы, критических и полемических статей, исследовательских работ о русских поэтах. После 20-х гг. писательская судьба покрыта завесой. От расправы его уберегло забвение: никто не подозревал, что поэт жив.Настоящее издание включает в себя более 400 стихотворения, публикуются несобранные и неизданные стихи из частных архивов и дореволюционной периодики. Большой интерес представляют страницы биографии Садовского, впервые воссозданные на материале архива О.Г Шереметевой.В электронной версии дополнительно присутствуют стихотворения по непонятным причинам не вошедшие в  данное бумажное издание.


Лебединая песня

Русский американский поэт первой волны эмиграции Георгий Голохвастов - автор многочисленных стихотворений (прежде всего - в жанре полусонета) и грандиозной поэмы "Гибель Атлантиды" (1938), изданной в России в 2008 г. В книгу вошли не изданные при жизни автора произведения из его фонда, хранящегося в отделе редких книг и рукописей Библиотеки Колумбийского университета, а также перевод "Слова о полку Игореве" и поэмы Эдны Сент-Винсент Миллей "Возрождение".


Упрямый классик. Собрание стихотворений(1889–1934)

Дмитрий Петрович Шестаков (1869–1937) при жизни был известен как филолог-классик, переводчик и критик, хотя его первые поэтические опыты одобрил А. А. Фет. В книге с возможной полнотой собрано его оригинальное поэтическое наследие, включая наиболее значительную часть – стихотворения 1925–1934 гг., опубликованные лишь через много десятилетий после смерти автора. В основу издания легли материалы из РГБ и РГАЛИ. Около 200 стихотворений печатаются впервые.Составление и послесловие В. Э. Молодякова.


Нежнее неба

Николай Николаевич Минаев (1895–1967) – артист балета, политический преступник, виртуозный лирический поэт – за всю жизнь увидел напечатанными немногим более пятидесяти собственных стихотворений, что составляет меньше пяти процентов от чудом сохранившегося в архиве корпуса его текстов. Настоящая книга представляет читателю практически полный свод его лирики, снабженный подробными комментариями, где впервые – после десятилетий забвения – реконструируются эпизоды биографии самого Минаева и лиц из его ближайшего литературного окружения.Общая редакция, составление, подготовка текста, биографический очерк и комментарии: А.