Рыцарь духа, или Парадокс эпигона - [14]

Шрифт
Интервал

Жирные туристы с «мыслящим» челом.
Мучатся, бедняги, пробуя парить
Мыслью, в пиве смоченной, под небес зенит.
Щёлкают кодаки. Стонем: «Wunderschon».
Топот ног, обтянутых в брюки до колен.
Пухленькие немки виснут на руках
Жеребцов двуногих с тихим вздохом: A-ach!
Не скамейке, рядышком, выкатив глаза,
Сели: папа – мама – дочка егоза.
И отец, сигару сдвинув в угол рта,
Объясняет, в чём здесь «Смысл и красота».
Вот молодожёны. Он альпийский шток
Тычет в льва, вливая в пруд из слов поток;
Выпучивши груди на больного льва,
Тихо умиляясь, слушает жена.
Кончил – и уходят, от любви сомлев:
Взглядами страданья проводил их лев.
Отставной военный, строгий приняв вид,
Сыну в назиданье что-то говорит:
Сын глядит уныло, словно потускнев,
Взглядом пониманья отвечает лев.
В стороне – прилавок: здесь за су иль два
Можете купить вы фотографью льва.
И сидит там дама очень средних лет.
И меняет виды на кружки монет[46]

Молодожёны

Молодожёны (с глазами как сливы в блаженства компоте).
С ними мамаша в пятнистом капоте:
Влезли в купе.
В угол зажали меня чемоданами.
Саки на полках, узлы под диванами —
Едем.
Что-то шептал он – она хохотала.
И, отвернувшись, мамаша жевала
Грушу.
Ручку ей сжал он – и тихо стыдилась…
Если б мамаша куском подавилась!
О, если б!..
Роюсь в Rucksack'e: словарчик – заметки,
Книги: мечты в коленкоровой клетке…
Скучно.
Песню вагоны бессловную пели.
Медленно сумерки вкруг засерели.
Скучно.
Молча глядел я в померкшие дали:
Сумерки звёзды «для них» зажигали…
……………
Ну конечно – «для них»![47]

Интеллигент и море

У гулких прибоев.
Над всплесками волн.
Сижу я и ною.
Собою лишь полн.
Я весь из укусов.
Я – пляска злых слов.
Под пение гнуса
И дробь из пинков.
Сюда притащил я
К вспененным валам —
Все визги бессилья.
Весь слипшийся хлам
Души кабинетной.
В пиджачных мечтах
Строчащей о «моря
Вспененных валах».[48]

Современность

Жизнь поделили кретины и снобы.
А чистых сердцем – съели микробы…
Съели микробы, сгноили тюрьмы:
Их мысль в осколках спасли из бурь мы;
Спасли из бурь мы, и что же стало?
– Музеев много, а[49] жизни – мало…

Азартная игра

Девицы, наладив валики.
Разбрелись по узким дорожкам:
Над ухом у каждой – нахалики
Шепчут о «ручках[50]-ножках».[51]
Девицы с деревьев листики
Рвут, улыбаясь зазывно:
Их по зигзагам софистики
Франты ведут непрерывно[52].
И увлеклися нахалики:
В губы[53] впились как занозы —
А на манишках их валики
И восхищённые слёзы.
……………………….
У лампы верандной родители
В темень вонзили хрусталики.
Кто-то придёт победителем —
Дочери или нахалики?[54]

Любовь

Что-то шепча и вздыхая, родители
Сели на солнышке чинно.
Жирная дочка с улыбкой пленительной
Флирт затевает невинный.
Чистенький немчик с розой в петлице
Жмёт ей пухлые пальцы —
Дочка[55], краснея, молчит и стыдится,
Ежась раскормленным сальцем.
Немчик вспотел от услады томительной:
В сердце свербящая рана!
И в стороне уже шепчут родители,
Строя проекты и планы.[56]

«Кисленькие, злые, хворые идейки…»

Кисленькие, злые, хворые идейки;
Маленькая, тускленькая жизнь. —
Мозг трусливо роет норы и лазейки,
Чтоб вильнуть от смерти, врыться в грязь и… «жить»!
Вот – сгрудились: лезут ошалелой массой
Бедные, больные грустные скоты…
На усталых лицах бодрости гримаса
И на рабьих спинах – тяжкие кресты.

«Милые, добрые, мудрые книги…»

Милые, добрые, мудрые книги
Учат «по-умному» жить:
Учат ловить вдохновенные миги, —
Верить, прощать и любить.[57]
Я их читаю с глубоким волненьем
И, до конца изучив,
К людям иду… с величайшим презреньем.
Жалость одну сохранив.[58]

Весне

Я хотел бы за тощим котом.
Ошалевшим влюблённым скотом.
По трубе иль в чердачную нишу
Взлезть на липкую, скользкую крышу
И всю ночь одиноко орать
(Над людьми, что весной могут спать)
О зелёных, светящих глазах,
О красавиц пушистых хвостах,
О мурлыканье вечной любви…
Там, на кровле, у тёмной трубы
Стал бы ждать я случайной жены…
Под блистаньем луны.[59]

Английская болезнь

Мысли, как дети-рахитики,
На дудках искривленных ножек:
Водим их, томные нытики,
Вдоль по извивам дорожек.
Скука в душе заполняет
Рифмы, вливаясь в слова.
– В рыхлом мозгу прорастает
Из слёзных луж – Трын-трава.

Пивная

Красные лица над жёлтым пивом.
Шарканье ног, плевки.
Кельнерши, в стиле солидно-игривом,
Ведут игру в поддавки.
Стриженый бык сопит над газетой,
Двигает стулом – кхмыхает в нос;
Ждут на прилавке – сосиски, паштеты,
Краны от бочки, с хлебом поднос.
Чёрные, рыжие, серые люди
Мнут газеты, дымят и[60] пьют:
Только за гульден у тёплой груди
Можно купить здесь приют[61]

Мечты и сны

С любовью посвящаю Ю. Л. Гудвилу


Первая ночь

Над вазой хрустальной.
Где с грустию тайной
Цветы увядали —
В уборе венчальном
Склонилась ты…
В очах пели слёзы.
И никли священные грёзы.
Как в вазе хрустальной – цветы.

Могила Гейне

Ветви лип, искрясь от света.
Тени бросили на мрамор.
Чёткий, белый бюст поэта
Меж дорожек и крестов.
Здесь, под плитами могилы,
Под орнаментом стихов, —
Спит посланник Вышней Силы —
В нимбе тихих, смертных снов.
…И в душе твержу молитву
Пред великим алтарём:
Воин здесь, окончив битву,
Пал с бестрепетным челом.
Слышу шелест лип склонённых.
Окруживших белый бюст:
Это шёпот погребённых
Скорбных, вещих, мудрых уст.
«Здесь… Под дёрном пожелтелым,
Под покровом блеклых трав,
В вечном сне окаменелый, —
Сплю, в борьбе земной устав.

Еще от автора Сигизмунд Доминикович Кржижановский
Чуть-чути

«Прозеванным гением» назвал Сигизмунда Кржижановского Георгий Шенгели. «С сегодняшним днем я не в ладах, но меня любит вечность», – говорил о себе сам писатель. Он не увидел ни одной своей книги, первая книга вышла через тридцать девять лет после его смерти. Сейчас его называют «русским Борхесом», «русским Кафкой», переводят на европейские языки, издают, изучают и, самое главное, увлеченно читают. Новеллы Кржижановского – ярчайший образец интеллектуальной прозы, они изящны, как шахматные этюды, но в каждой из них ощущается пульс времени и намечаются пути к вечным загадкам бытия.


Клуб убийц Букв

«Прозеванным гением» назвал Сигизмунда Кржижановского Георгий Шенгели. «С сегодняшним днем я не в ладах, но меня любит вечность», – говорил о себе сам писатель. Он не увидел ни одной своей книги, первая книга вышла через тридцать девять лет после его смерти. Сейчас его называют «русским Борхесом», «русским Кафкой», переводят на европейские языки, издают, изучают и, самое главное, увлеченно читают. Новеллы Кржижановского – ярчайший образец интеллектуальной прозы, они изящны, как шахматные этюды, но в каждой из них ощущается пульс времени и намечаются пути к вечным загадкам бытия.


Квадратурин

«Прозеванным гением» назвал Сигизмунда Кржижановского Георгий Шенгели. «С сегодняшним днем я не в ладах, но меня любит вечность», – говорил о себе сам писатель. Он не увидел ни одной своей книги, первая книга вышла через тридцать девять лет после его смерти. Сейчас его называют «русским Борхесом», «русским Кафкой», переводят на европейские языки, издают, изучают и, самое главное, увлеченно читают. Новеллы Кржижановского – ярчайший образец интеллектуальной прозы, они изящны, как шахматные этюды, но в каждой из них ощущается пульс времени и намечаются пути к вечным загадкам бытия.


Жан-Мари-Филибер-Блэз-Луи де Ку

«Прозеванным гением» назвал Сигизмунда Кржижановского Георгий Шенгели. «С сегодняшним днем я не в ладах, но меня любит вечность», – говорил о себе сам писатель. Он не увидел ни одной своей книги, первая книга вышла через тридцать девять лет после его смерти. Сейчас его называют «русским Борхесом», «русским Кафкой», переводят на европейские языки, издают, изучают и, самое главное, увлеченно читают. Новеллы Кржижановского – ярчайший образец интеллектуальной прозы, они изящны, как шахматные этюды, но в каждой из них ощущается пульс времени и намечаются пути к вечным загадкам бытия.


Пни

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Прикованный Прометеем

«Прозеванным гением» назвал Сигизмунда Кржижановского Георгий Шенгели. «С сегодняшним днем я не в ладах, но меня любит вечность», – говорил о себе сам писатель. Он не увидел ни одной своей книги, первая книга вышла через тридцать девять лет после его смерти. Сейчас его называют «русским Борхесом», «русским Кафкой», переводят на европейские языки, издают, изучают и, самое главное, увлеченно читают. Новеллы Кржижановского – ярчайший образец интеллектуальной прозы, они изящны, как шахматные этюды, но в каждой из них ощущается пульс времени и намечаются пути к вечным загадкам бытия.


Рекомендуем почитать
Морозные узоры

Борис Садовской (1881-1952) — заметная фигура в истории литературы Серебряного века. До революции у него вышло 12 книг — поэзии, прозы, критических и полемических статей, исследовательских работ о русских поэтах. После 20-х гг. писательская судьба покрыта завесой. От расправы его уберегло забвение: никто не подозревал, что поэт жив.Настоящее издание включает в себя более 400 стихотворения, публикуются несобранные и неизданные стихи из частных архивов и дореволюционной периодики. Большой интерес представляют страницы биографии Садовского, впервые воссозданные на материале архива О.Г Шереметевой.В электронной версии дополнительно присутствуют стихотворения по непонятным причинам не вошедшие в  данное бумажное издание.


Лебединая песня

Русский американский поэт первой волны эмиграции Георгий Голохвастов - автор многочисленных стихотворений (прежде всего - в жанре полусонета) и грандиозной поэмы "Гибель Атлантиды" (1938), изданной в России в 2008 г. В книгу вошли не изданные при жизни автора произведения из его фонда, хранящегося в отделе редких книг и рукописей Библиотеки Колумбийского университета, а также перевод "Слова о полку Игореве" и поэмы Эдны Сент-Винсент Миллей "Возрождение".


Нежнее неба

Николай Николаевич Минаев (1895–1967) – артист балета, политический преступник, виртуозный лирический поэт – за всю жизнь увидел напечатанными немногим более пятидесяти собственных стихотворений, что составляет меньше пяти процентов от чудом сохранившегося в архиве корпуса его текстов. Настоящая книга представляет читателю практически полный свод его лирики, снабженный подробными комментариями, где впервые – после десятилетий забвения – реконструируются эпизоды биографии самого Минаева и лиц из его ближайшего литературного окружения.Общая редакция, составление, подготовка текста, биографический очерк и комментарии: А.


Упрямый классик. Собрание стихотворений(1889–1934)

Дмитрий Петрович Шестаков (1869–1937) при жизни был известен как филолог-классик, переводчик и критик, хотя его первые поэтические опыты одобрил А. А. Фет. В книге с возможной полнотой собрано его оригинальное поэтическое наследие, включая наиболее значительную часть – стихотворения 1925–1934 гг., опубликованные лишь через много десятилетий после смерти автора. В основу издания легли материалы из РГБ и РГАЛИ. Около 200 стихотворений печатаются впервые.Составление и послесловие В. Э. Молодякова.