Русско-польские отношения и политическое развитие Восточной Европы во второй половине XVI – начале XVII вв. - [92]

.

Высказывания П. Пальчовского не были отражением лишь его собственных взглядов. Отзвуки аналогичных воззрений обнаруживаются также в инструкциях сеймиков и в публичных выступлениях сенаторов и послов[902], а идею «священной войны» энергично пропагандировали католический епископат и курия. Не случайно всем участникам будущего похода на Россию самим папой было дано отпущение грехов[903]. Но, пожалуй, наиболее существенно, что сочинения П. Пальчовского, как показал

В. Чаплиньский, были инспирированы королевским двором[904] и, следовательно, выраженные в них идеи были близки группе политиков, державших в своих руках нити управления страной. Таким образом, в политическом мышлении части польско-литовского дворянства произошли явные сдвиги от идеи распространения государственных границ путем наделения местного дворянства шляхетскими правами и вольностями к пропаганде квази-колониальных форм эксплуатации русских земель.

Однако, хотя король и его ближайшие советники Ф. Крыйский и А. Бобола, несомненно, желали бы действовать в духе предложений П. Пальчовского, в официальной политике Речи Посполитой по отношению к России возобладала иная линия, при которой отдавалось предпочтение политическому решению вопроса. Дело было прежде всего в том, что у короля и его группировки не имелось реальных возможностей для завоевания России. В стране, как на обширном материале показал Я. Мацишевский, в течение всего интересующего нас периода существовала значительная оппозиция, выступавшая против вмешательства в русские внутренние дела… Эта оппозиция в шляхетской среде была настолько сильной, что на сейме 1609 г. король не решился поставить на обсуждение посольской избы вопрос об интервенции. Тем самым при осуществлении каких-либо планов в отношении России королевская группировка могла рассчитывать лишь на силы и средства группы связанных с королем магнатов. В этих условиях король и его окружение оказались вынужденными принять политическую линию тех политиков (главным среди них был гетман коронный Станислав Жолкевский), которые, одобряя необходимость военного вмешательства для возведения на русский трон польского короля, по-прежнему полагали, что достижения своих целей на Востоке Речь Посполитая должна добиваться путем соглашения с русским дворянством. Такой политический курс, казалось, тем более обещал реальные результаты, так как уже в 1606–1607 гг. в Речь Посполитую стали поступать известия, что часть русских правящих верхов готова возвести на русский трон члена польский королевской семьи, чтобы с помощью польско-литовских феодалов подавить движение социальных низов[905]. Для понимания дальнейших событий важно отметить, что группировавшиеся вокруг Сигизмунда III круги принимали традиционную политическую линию скорее как тактический ход, который помог бы создать благоприятную ситуацию для проведения политики прямого подчинения России с помощью насильственных средств.

Об официальном курсе восточной политики Речи Посполитой после начала открытой интервенции дает представление ряд официальных обращений к населению России во второй половине 1609 г. Так, в универсале населению Смоленска, отправленном сразу после перехода границы королевской армией, все беды, постигшие страну в бурные годы «Смуты», объяснялись тем, что по пресечении законной династии на престол стали вступать люди, которые «не по своей мере на царскую высоту и царский стол покусились». Сигизмунд III «как царь христианский и наближний дедич Русского государства, вспомнив родство и братство наше, которое имели мы от прадедов наших с природными покойными государями московскими», приходит спасти несчастный край от постигших его бедствий. Если смольняне согласятся признать короля своим государем, то он намерен сохранить их веру и держать их «во всякой чести и вольности»[906].

В последующих обращениях к русскому населению тезис о «правах» Сигизмунда III на русский трон больше не встречается. Это, думается, отражает определенные разногласия между Сигизмундом III и поддерживавшей его магнатской группировкой. Польско-литовские магнаты, конечно, желали, чтобы Сигизмунд III вступил на русский трон, но не как абсолютный монарх, преемник царей, а как выборный глава Речи Посполитой по соглашению между русским и польско-литовским дворянством. Сигизмунд III вынужден был пойти навстречу их требованиям. Зато в его последующих обращениях к русскому населению, например в письмах к русским боярам и дворянам в лагере Лжедмитрия II, получила развитие другая тема смоленского универсала: сохранение традиционного общественного устройства. В этих письмах король обещал «надарыти и размножити» православные церкви и монастыри, а русских феодалов «при всех старожытных звычаях заховати». Однако на этот раз правительство Речи Посполитой пошло дальше, обещая русским тушинцам «прибавити права и вольности лучшие, которые преж того в Московском государстве не были» и «сняти с них тиранских людей неволю»[907], т. е. освободить их от власти «деспотически», в духе старых традиций управляющих русским обществом правителей