Русско-польские отношения и политическое развитие Восточной Европы во второй половине XVI – начале XVII вв. - [94]
Вместе с тем в договорах имеются и пожелания об определенном изменении существовавших ранее порядков. Это прежде всего — требование казнить виновных, лишь «осудивши первей справедливо с бояры и думными людьми», и не конфисковывать имущества родственников казненных, если те не участвовали в совершенном преступлении[921]. Это требование, отражавшее пожелание верхних слоев русского дворянства, неоднократно страдавших от суровых репрессий со стороны Ивана IV, а затем Б. Годунова, было, по-видимому, заимствовано из так называемой «подкрестной записи» 1606 г. В. Шуйского[922], с которой текст договоров полностью совпадает по смыслу. Другое установление говорило об отмене норм, по которым имения лиц, скончавшихся без прямых наследников, могли передаваться лишь узкому кругу ближайших родственников[923].
Хотя эти условия вносили в существующий порядок некоторые коррективы в интересах различных слоев русского дворянства, изменения были результатом автохтонного развития, а не внешнего влияния и не означали сколько-нибудь существенной перестройки традиционной модели общественного устройства.
Таким образом, группировки русского дворянства, вступившие в переговоры с польско-литовским правительством, не проявили никакого желания переносить на русскую почву шляхетские вольности, к чему призывал в своих универсалах Сигизмунд III. Это и неудивительно, если учесть, какую оценку давали в то время русские дворяне государственному устройству Речи Посполитой. Ценнейшее свидетельство на этот счет сохранилось в записках польского шляхтича С. Маскевича, побывавшего в 1610–1611 гг. в Москве. В ответ на призывы заимствовать шляхетские «вольности» его русские собеседники заявили С. Маскевичу: «Вольность ваша — это своеволие, и разве мы того не знаем, что у вас сильнейший угнетает худого, свободно ему взять у худого имение и его самого убить, а если по вашему праву искать справедливости, то будет [дело] тянуться десятилетиями прежде чем [обиженный] добьется [своего]»[924]. При такой оценке государственного строя Речи Посполитой лишь узкий круг боярских фамилий мог быть заинтересован в его рецепции. Однако если какие-то представители боярства и стремились к этому, то они явно оказались слишком слабыми, чтобы достичь подобной цели. В соглашениях отразилась позиция широких кругов дворянства, предпочитавших сохранение традиционного общественного устройства. Тем самым объективно исчезал тот фундамент общности сословных интересов, на котором основывали свои концепции польско-литовские политики, а соединение между Россией и Речью Посполитой в представлении русского дворянства принимало совсем иной характер.
Тексты обоих договоров предусматривали заключение между Россией и Речью Посполитой военно-политического союза, направленного, в частности, против татар[925]. Одновременно купцам обоих государств предоставлялось право свободной торговли по всей территории Восточной Европы и свободного проезда через эту территорию в соседние страны. Таможенные пошлины при этом не должны были превышать установленного ранее размера[926]. Обращает на себя внимание отсутствие пункта о введении единой монеты, которому польско-литовское правительство придавало серьезное значение, постоянно включая его в свои проекты восточноевропейской федерации. Его отсутствие в договорах явно указывает на иную позицию русской стороны в этом вопросе.
Гораздо более глубокие расхождения выявляются при рассмотрении главных аспектов будущих русско-польских отношений. Так, в обоих соглашениях совершенно не упоминалось о разрешении подданным обоих государств вступать в браки между собой и приобретать недвижимость на чужой территории. Умолчав об этом, составители договоров, однако, нашли нужным оговорить, что польские и литовские феодалы не должны занимать в России никаких воеводств и урядов[927]. Правда, наряду с этим признавалось, что тех панов и шляхтичей, которые приедут вместе с Владиславом, новый царь может «денежным жалованьем и поместьями и отчизнами нагорожати», но при этом составители обоих договоров, каждый на свой лад, попытались ограничить рамки применения данной нормы. В смоленском договоре указано, что такие пожалования должны даваться «говора з бояры и з думными обоих господарств людми»[928], что должно было затруднить процедуру оформления этих пожалований и одновременно поставить возможную деятельность нового царя под контроль русских политиков. В московском договоре подобной оговорки не встречается. Однако в дополнительных «кондициях» и наказе, отправленным под Смоленск послам, предусматривалось, что Королевич Может ехать в Москву лишь «с немногими людьми»
