Русские - [225]

Удивительно, что несмотря на смелость своих песен, Галич получил разрешение на один открытый публичный концерт — только один — в начале 1968 г. в Доме ученых Новосибирского Академгородка, являвшегося в то время прибежищем либералов. На этом концерте 2500 человек в течение трех часов слушали его песни. Как рассказал мне Галич, его песни, посвященные Пастернаку, политические песни о сталинской эпохе и об историях с Климом Петровичем принимались публикой с энтузиазмом. Но за этот концерт Галич был вызван руководством Союза писателей, которое запретило ему дальнейшие выступления. «Ну, как вам сказать, прямо мне никто этого не запрещал, — улыбнулся Галич. — Но вы знаете их лицемерную манеру: «Мы вам не рекомендуем. У вас больное сердце, дорогой. Не стоит перенапрягать себя…»

Прямое преследование Галича началось в декабре 1971 г. с вечера в частном доме, где он сам даже не выступал. Согласно версии поэта, Высоцкий исполнял песни Галича на свадьбе молодого актера Ивана Дыховичного и Ольги Полянской, светловолосой дочери Дмитрия Полянского, члена Политбюро. Говорят, что Полянский, имеющий репутацию закоренелого консерватора, даже посмеивался при исполнении некоторых из наиболее безобидных песен самого Высоцкого, но пришел в ярость от острых сатир Галича. Удивительно, что сын Полянского, морской офицер, попытался выступить в защиту Галича, сказав, что в этих песнях нет ничего необычного, что их поют даже морские офицеры. Но это рассердило Полянского еще больше. Как рассказывал Галич, Полянский в тот же вечер позвонил по телефону Петру Демичеву, главному партийному сторожевому псу, ведающему вопросами культуры, и через десять дней, 29 декабря, Галич был исключен из Союза писателей за пропаганду сионизма, подстрекательство людей к эмиграции в Израиль и нежелание откреститься от своих песен, опубликованных на Западе. Галич утратил также свои права как киносценарист. Некоторые из его фильмов были сняты, в других случаях из титров было убрано его имя. «Я не только неприкасаемый, но и неупоминаемый». — скажет Галич позднее. Он остался без работы и должен был жить на свою инвалидную пенсию 60 рублей в месяц, полученную в связи с неоднократными сердечными приступами. В начале 1974 г., считая дальнейшее пребывание в черном списке невыносимым, Галич обратился с просьбой выдать ему визу на выезд в Америку с целью посещения двоюродного брата, живущего в Нью-Йорке, но ему было отказано «по идеологическим причинам». В открытом письме, адресованном Международному комитету защиты прав человека, Галич выразил протест против лишения его всех прав, за исключением права «примириться с лишением меня всех прав, признать, что в мои 54 года моя жизнь практически кончена, получать свою инвалидную пенсию и замолчать». Однако, благодаря международной кампании, поднятой в его защиту, в середине 1974 г. Галичу было разрешено эмигрировать.

XVII. РЕЛИГИЯ Солженицын и национальная суть россии

Умом Россию не понять.

Аршином общим не измерить:

У ней особенная стать —

В Россию можно только верить.

Федор Тютчев (поэт-славянофил XIX в.)

Восхищение Запада Александром Солженицыным сменилось запоздалым разочарованием, которое показало, что иностранцы по-прежнему не понимают ни этого человека, ни национальной сути России вообще. Солженицын сбил с толку Запад, не оправдав его ожиданий. Люди были смущены тем, что мужественный диссидент, рассказавший миру об ужасах полицейского государства, отвергает и демократию. Их стало раздражать, что Солженицын оказался моральным абсолютистом, настолько одержимым своей священной миссией очистить мать-Россию от сталинизма и марксизма, что продолжал, словно вулкан лаву, извергать поток своих произведений, хотя иностранцы уже пресытились ими. Для людей Запада было потрясением, что в появившемся манифесте писателя предлагалась не модель свободного общества, основанного на достижениях современной науки и цивилизации городского типа и органически входящего в современный мир, а мистическое видение будущего, обращенного к прошлому, мечта о возрождении святой Руси путем ее обращения внутрь себя и отрыва от XX века. Иностранцы, всегда готовые сфокусировать свое внимание на левых диссидентах, в которых они видят свое собственное подобие, и слишком легко игнорирующие правое крыло русской оппозиции, нашли идеи писателя неуклюжими и архаичными. Однако для множества русских людей целый синдром чувств и настроений писателя, определяемых его склонностью к религиозному русофильству, имеет большую притягательную силу.

Сам Солженицын, как я обнаружил при первой же встрече с ним, нисколько не соответствует заранее составленному о нем мнению. Предполагается, что диссидентам не свойственны диктаторские настроения, однако он почти сразу же проявил себя как своевольный русский автократ, и мое интервью с ним было самым фантастическим из всех, которые мне когда-либо довелось провести. Это было в начале 1972 г., когда такие предприятия были небезопасны, потому что Солженицын, находившийся тогда буквально в пасти левиафана, будучи одиноким непокорным человеком, осмелившимся отстаивать полную свободу своего писательского творчества, бросил вызов всему аппарату советского государства, опубликовав на Западе запрещенные в России «Раковый корпус» и «В круге первом». За идеологическую ересь он был изгнан из Союза писателей. Общаться с ним — значило отважиться вступить в политически радиоактивную зону. Последствия этого были непредсказуемы.