Русские - [112]

Писатель Борис Можаев недавно с сожалением писал, что в «нечерноземной зоне» севера Центральной России, расположенной примерно на той же широте, что и Гудзонов залив, и отличающейся таким же скверным климатом, деревенская жизнь «приходит в упадок и медленно распадается». Картины, подобные описанным Можаевым, я сам видел вдоль дорог к северу от Москвы: запущенные покосившиеся избы, заброшенные пастбища, постепенно вновь зарастающие кустарником. Впечатление такое, как если бы современная цивилизация распространялась от городов кругами, и чем дальше от центра, тем меньше удобств, тем труднее жизнь.

Об этом же говорил мне бухгалтер Геннадий, круглолицый человек с быстрым говором, который родился и учился в Ленинграде, но работал в трех разных пригородных совхозах. В советской социалистической системе совхозы считаются хозяйствами более высокоорганизованными, чем колхозы. Последние теоретически являются добровольными объединениями, хотя выйти из них чрезвычайно трудно. Оба типа хозяйств могут быть очень большими, занимать тысячи гектаров земли и включать несколько деревень. Работники совхозов получают постоянную зарплату, тогда как члены колхозов — определенную долю общего урожая деньгами и натурой. Заработки совхозных рабочих выше; кроме того, по самому статусу совхоза они имеют ряд преимуществ. Так, они получают квартиры от государства, но их приусадебные участки гораздо меньше, и поэтому их фактические доходы иногда ниже, чем у колхозников, хотя постоянная зарплата избавляет от затруднений в случае плохого урожая.

«В крупных богатых совхозах, расположенных в окрестностях Москвы или Ленинграда, и в специальных показательных совхозах условия значительно лучше во всех отношениях, — рассказал мне Геннадий, каменные дома, отдельные квартиры для каждой семьи, канализация, водопровод. Такие условия были в первых двух совхозах, где я работал. Оба находились примерно на расстоянии часа езды от Ленинграда, но третий совхоз был дальше — примерно в двух часах езды. Это было бедное хозяйство: деревянные строения, никаких удобств — ни центрального отопления, ни канализации, ни водопровода. Самая большая трудность во всех трех совхозах — нехватка мяса. Его практически не было совсем. Что касается других продуктов, то чем ближе к Ленинграду, тем больше можно купить в лавках. Чем дальше от Ленинграда, тем меньше продуктов. Это — норма. Яблоки еще можно было достать, но апельсины и мандарины — только в Ленинграде». В правдивости его рассказа я убедился, побывав в нескольких деревенских магазинах в окрестностях Москвы. В них предлагался лишь чрезвычайно скудный набор основных продуктов: черный хлеб, два-три сорта сыра, топленое сало, рыбные консервы, груши, несколько видов сухих продуктов и изредка копченая колбаса. В нескольких магазинах была кое-какая домашняя утварь и жалкий выбор одежды. Это — мрачные лавчонки, не имеющие ничего общего с обычными американскими сельскими лавками с особой теплотой их атмосферы и полками, заваленными различными товарами.

Несмотря на то, что я получил некоторое представление о сельской жизни в Центральной России, я был совершенно не подготовлен к восприятию того, что рассказала мне Галина Рагозина, изящная светловолосая балерина Кировского театра, которая вышла замуж за Валерия Панова и позже эмигрировала вместе с ним. «Я впервые увидела, как едят курятину два года назад, когда приехала в Ленинград (в 1970 г.)», — сказала Галина. Она выросла на Урале, примерно в 1300 км к востоку от Москвы. Это — промышленный район, закрытый для иностранцев. Как считает Галина, подобный запрет был введен потому, что власти не желают показывать иностранцам, в какой бедности живут там люди, хотя я думаю, что причина в другом — расположение на Урале военных объектов и, возможно, аварии на ядерных установках, как те, которые произошли в 60-х годах и о которых рассказывали некоторые из моих друзей.

«Мы никогда не ели курятины», — вспоминала Галина. Я выразил удивление, а она, пододвинув мне блюдце с двумя маленькими мандаринками, продолжала: «Я пробую мандарины лишь третий раз в жизни». В детстве, на Урале, она видела мясо примерно раз в месяц. Даже когда она была ученицей замечательного балетного училища в Перми, положение было не намного лучше. «Большую часть года не было никаких свежих фруктов или овощей — зимой абсолютно ничего, а летом немного свежих овощей, — рассказывала она. — Помню, когда мне было 13 лет (1963 г.), половина девочек из нашего класса в балетном училище страдала болезнью печени. Они все становились желтыми. Питьевая вода была ужасная из-за большого числа промышленных предприятий. У меня выпадали волосы. Думаю, это было от воды, так как сейчас это прекратилось — в Ленинграде вода хорошая. Молоко, конечно, можно было купить, но только с утра. Если я заходила в магазин днем, молока уже не было».

Это — та сторона России, которую иностранцы видят редко. Помню, как русская женщина, которая вышла замуж за американца, рассказывала мне, что в Америке ее больше всего поразила чрезвычайно малая по сравнению с Россией разница в жизненном уровне между городом и деревней. Примерно сто миллионов человек в России живут в деревне. Разумеется, невозможно сделать какие-либо обобщения (как это невозможно в отношении, например, советской молодежи), потому что колхозники Южной Украины, Кавказа и Средней Азии, где произрастают прибыльные культуры и урожаи снимаются круглый год, живут гораздо лучше, чем крестьяне Центральной России. Но то, что характерно для всей русской деревни, это существование определенной иерархии — от председателей колхозов и директоров совхозов, затем главных агрономов, имеющих высокие заработки трактористов и водителей комбайнов, бухгалтеров и инженеров до доярок, пастухов и обычных неквалифицированных сельскохозяйственных рабочих, чье положение значительно ниже. Именно эти люди, составляющие наименее образованный слой общества, стоят на нижней ступени общественной лестницы, на верхней ступени которой находится привилегированная группа руководителей партии и правительства, в чьем распоряжении — особые закрытые магазины и персональные машины с шоферами. Человеку со стороны столь же трудно узнать об истинных условиях жизни низкого слоя общества, как и о привилегированных условиях жизни элиты.