Русские - [111]

При советской власти приусадебные участки ока-запись важнейшим источником продуктов, спасающим население от голода. Недостаточные сами по себе для преодоления огромного разрыва в жизненном уровне города и деревни, они для многих семей означали жизнь несколько лучшую, чем полуголодное существование. Если вы последуете за колхозниками после того, как они продали свой товар, вы увидите, что они направляются в московские магазины за продуктами и вещами, которые невозможно достать в их маленьких жалких сельских лавках. Грузины, узбеки и азербайджанцы, которым посчастливилось выращивать дорогостоящие тропические фрукты и цветы или зимние овощи, дают взятки продавщицам, чтобы достать дефицитные товары, покупают детские игрушки и украшения, кутят в ресторанах, а иногда приобретают подержанные автомобили. Но колхозники, которые живут на скудных землях Центральной России и выращивают дешевый картофель, морковь или свеклу, покупают в магазинах колбасу и мороженое мясо про запас, толстые зимние чулки, пальто из тяжелой ткани, алюминиевые кастрюли и сковородки.

Вечером, когда колхозники едут домой, поезжайте за ними на вокзалы, и вы увидите, кого русские называют народом, толпы тех, о ком чиновники и интеллигенты в частных разговорах упоминают свысока или даже с презрением. Народ — это простые, грубые, примитивные люди, видавшие виды, как и бревенчатые домишки, в которых они живут; терпеливые и выносливые, как рыбаки из штата Мэн, закаленные нескончаемой борьбой со стихиями. Помню, однажды вечером я был на Казанском вокзале, одном из девяти московских вокзалов, через которые ежедневно про ходит более миллиона человек. В 11 часов вечера зал ожидания был переполнен — там было около двух тысяч человек. Все места, где можно было сидеть, были заняты. Люди спали на скамьях, на полу. Все в этом скоплении людей говорило о их скудном, полном тяжкого труда, существовании — мрачные реплики, грубая одежда, жалкие пожитки, подавленность от долгого ожидания. Русские любят хвастаться тем, что они много читают, но во всем зале я заметил лишь человек пять-шесть, заглядывающих в газеты Деревенские женщины с широкими плоскими лицами и гладко стертыми, как дерево старой стиральной доски, скулами, были крепкие, словно лошади. Они сидели на скамьях, как сидят мужчины — расставив ноги, сомкнув руки на животе; в них не было и намека не женственность. Множество напяленных на них выцветших и мешковатых одежд делало фигуры бесформенными. Я вгляделся в одну сморщенную старуху. Под потертым черным бархатным жакетом виднелась серая шерстяная кофта, под ней — цветастый домашний халат, доходивший до пят, под ним — еще одна кофта, затем ситцевое платье и т. д. Все эти вещи давно выцвели, ведь каждая из них была, очевидно, рассчитана на срок от одного хорошего урожая до другого, как и те, кто носит эти вещи, стараются прожить от одного урожая до другого. Девочки-подростки в ярких кофтах и резиновых ботах и даже солдаты в форме цвета хаки выглядели красочно на этом фоне. Мужчины казались мрачными силуэтами — темные мятые пиджаки и брюки, рубашки без галстуков, темные, толстые, грубые пальто; темные кепки или меховые шапки; черные резиновые сапоги или черные ботинки, от веку нечищенные. Повсюду были навалены немыслимые тюки, дешевые фибровые чемоданы, сетки, до невозможности растянутые набитыми в них свертками, покупки, завернутые в ободранные мешки или газеты. Когда по радио объявлялось об отправлении поезда, пассажиры устремлялись из зала, навьючив на себя свой нескладный багаж.

Последуйте за народом в деревню, и вы увидите, что современный мир исчезает с поразительной внезапностью. Не только деревенские жители, но и сами деревни теснятся к Москве. Я был удивлен тем, что всего лишь в 16 с лишним километрах от Кремля, у деревни Малые Мытищи, современная цивилизация с городскими удобствами просто кончается. Новые многоэтажные дома сменяются избами, приземистыми деревенскими бревенчатыми строениями. На проселочных дорогах асфальт внезапно обрывается, и дорога тонет в вязкой грязи, порой представляя собой лишь две колеи или тропки, исчезающие между заборами. Благодаря ленинскому культу электрификации, в большинстве деревенских домов есть электрическое освещение и телевизоры. Но водопровод — это уже роскошь, отложенная на будущее. В углу каждого огорода находится примитивная уборная. Через каждые несколько сотен метров вдоль дороги стоят водяные колонки с ручным насосом. И в теплые летние дни, и в жестокую зимнюю стужу я видел, как деревенские жители зацепляют деревянными коромыслами полные ведра воды и тащат их домой, осторожно балансируя коромыслом на плечах. В стороне от основных проезжих дорог я видел женщин, стирающих белье в холодной проточной воде деревенских речушек, а за деревьями виднелись луковицы церквей.

В некоторых деревнях под Москвой, особенно вдоль дороги, по которой обычно возят туристов к знаменитому Загорскому монастырю, примерно в 96 км к северу от Москвы, деревенские дома украшены резными оконными наличниками ярко-голубого цвета, как в детской книжке с картинками. Деревни с новыми крашеными заборами выглядят уже вполне благополучно. Но большей частью русские деревни — захудалые, тусклые, неопрятные и, прежде всего, тонущие в грязи. Эта ужасная грязь сковывает движение, сковывает жизнь.