Рождество у Шерлока Холмса - [95]

Действие наркотика ослабевало, и солдатик корчился от кошмарной боли. От его животных криков на всех напал столбняк; так и стояли, оцепенев от ужаса, пока комбат не велел срезать веревки.

Когда пострадавшего положили на носилки, к нему подошел врач. Коротко осмотрев еле живое тело, он посмотрел на майора и покачал головой.

Майор сжал челюсти, а потом выгнал всех, кроме доктора и Прокова, и вколол несчастному лошадиную дозу героина.

Пленный моджахед на допросе сказал, что солдат отказался становиться истинным правоверным и убивать шурави. За это он и был приговорен шариатским судом к смертной казни — «красному тюльпану».

Илья майора от суда отмазал: представил дело так, будто «духи» сами напортачили с дозой. Только вот комбату это не помогло: его маятник прочно залип на Танатосе.

Через два дня после отъезда Прокова в Кабул батальон окружил тот самый кишлак и ликвидировал всех его обитателей вместе с их шариатским судом. Майор попал под трибунал и был приговорен к расстрелу. А прокурорских после этого случая стали очень сильно недолюбливать…

Вспомнив всю эту историю, Илья с удивлением осознал, что все еще жив. Дышать стало немного легче, и он даже смог тихонько шевелить руками и ногами. Сперва он подивился собственной живучести, но тут же вспомнил: на нем ведь был ортопедический корсет.

Пояс приходилось носить постоянно — последствие прошлогоднего ранения. Выходит, война меня спасла, думал Илья. Получается, если бы меня не покалечили тогда, сейчас я бы уже умер? Юлия вколола бы мне весь шприц, и я давно бы испустил дух…

Илья сокрушался: ведь интуиция подсказывала ему, что что-то не так во всей этой истории. Как же он не сумел просчитать, что маятник Юлии качнулся в сторону смерти? Ведь она даже следы заметать не стала — значит, шла ва-банк.

Проков с трудом доковылял до телефонной будки и набрал номер капитана Орешкина. Тот, к счастью, был на месте. Через полчаса Орешкин подхватил Илью у вокзала. Вместе они двинулись к Марусе, из которой капитан вытряс всю душу.

Через пятнадцать минут у них уже был адрес того места, куда отправилась беглянка Лена: бассейн «Москва», группа терапевтического плавания для детей с астмой и ДЦП. Запрыгнув в «Волгу», они рванули на Кропоткинскую.

— «Мир волшебный полон тайны, светит луна», — и здесь пела Ротару.

— Есть там такой Чигиринский — инструктор по плаванию. Он и разрабатывает тему родов в воде, — быстро рассказывал Орешкин. — Была у него одна пострадавшая — погибла от потери крови. Этот сукин сын заставляет всех рожениц подписывать согласие на эксперимент, так что не подкопаешься; он ещё и научный работник, к тому же. Но мы все равно начеку.

Прямо посреди кабинета Чигиринского стоял бассейн размером с большой аквариум с обнажённой женщиной внутри. Сам хозяин, оцепенев, сидел в кресле, отрешённо смотря в одну точку.

Лена уже родила, но пуповину еще не обрезали; у бассейна стояла немного растерянная Юлия с красным, попискивающим младенцем на руках.

У малыша не было ног. Зато было четыре руки. Их он и вскинул в приветственном жесте.

Смотри, мир. Вот он я! Живой! Совсем новенький. Непохожий ни на кого.

Цветок жизни.

Трубка третья

Сергей Афонин. Хозяин Земли

Строгачёв медленно протер большим пальцем правой руки циферблат своих командирских часов, неумолимым лезвием секундной стрелки отрезающих от времени по маленькому кусочку. Незаметно за раз…

Сердце замерло, Строгачёва бросило в пот; он взглянул на Лаврова. Молодой ученый, тяжело осевший в тесном для его большого тела кресле, наблюдал за мониторами внешнего обзора батискафа. Чуть склоненная к груди голова Лаврова покоилась на образовавшемся третьем подбородке. За надменностью на его лице Строгачёв ясно читал страх. Огни станции приближались. Казалось, чудовищный пресс давления одиннадцатикилометровой глубины даже свет превращал в расплывающиеся кляксы кровоточащих квантов.

Строгачёв облизнул пересохшие губы и продолжил показавшимся ему самому глухим голосом:

— Итого у нас сутки, чтобы решить проблему. Вопросы?

Лавров на два года старше сына Строгачёва, инструктора спецназа, но, конечно же, по физическим кондициям сравнивать их было бы смешно. Для решения этой проблемы требовался ученый. О характере яйцеголового в личном деле говорилось: «Тщеславен, умен, темпераментен».

Что ж, пока темпераментному умнику удавалось держать себя в руках: он кивнул и ответил Строгачёву басом, который никак не вязался с его юным видом:

— По моей части вопросов нет. Мне бы только осмотреть тела. Уверен, причина смерти позволит достаточно быстро определить природу воздействия.

Строгачёв снова плотно провел пальцем по циферблату часов. Для Лаврова их тиканье не гремит в голове. Для него это обычная миссия. Да, скорее всего, сложнее по условиям, но ему ничего не говорило о том, что она, возможно, последняя…

Автоматический батискаф прекратил спуск, и повернувшиеся в вертикальное положение винты медленно подняли со дна взвесь пыли и мусора: сплющенные пластиковые бутылки и вытянувшиеся пакеты походили на поднимающих головы змей.

Лицо Лаврова перекосилось злобой, он что-то прошептал сквозь зубы. Вероятно, это «следы деятельности цивилизации» так возмутили чуткое сердце ученого. Он, наверное, тотчас надел бы подводный скафандр и пошел чистить дно голыми руками. Такие, как он, вечно готовы оправдываться и что-то искупать. Строгачёву никогда бы не пришло в голову отчитываться за то, что ты есть и что ты такой, какой есть. Тот, кто на вершине пищевой цепи, выше этого. Корпорация просто использовала таких, как этот Лавров, и шла дальше.