Розанов - [116]

Об отношениях Розанова и Мордвиновой очень хорошо написал современный философ В. А. Возчиков: «Юная курсистка чувствует себя с маститым литератором и философом свободно, вполне “по-взрослому”, справедливо даже сказать – на равных, подтверждением чему – те условия (не в “договорном”, конечно, смысле; речь, скорее, о пожеланиях, однако вполне конкретных), которые позволяет себе выдвигать девятнадцатилетняя девушка, мало того, что знаменитому ученому, но просто пожилому человеку, более чем в три раза ее старше. Дело даже не в содержании требований (характер Мордвиновой вовсе не “авторитарен”, просто ее волнует предстоящая встреча с выдающейся личностью!) – в самом факте их!.. Так, размышляя о будущем диалоге, Вера предусмотрительно оговаривает: “Еще сделаем условие: когда увидимся – ни слова об ‘умностях’ и разной философской галиматье. Для этого есть письма. А то вы затронете какой-нибудь интересный вопрос, и я забуду вас и начну философствовать: это уж от рук вон. Если это даже и случится, то вы не церемоньтесь: остановите резко”. В той же подборке писем читаем: “Но даю вам вперед совет перестать молиться на меня, перестать преклоняться. Этим, и только этим Вы меня расхолодите”. Полагаю, Розанов был не только восхищен своей неожиданной собеседницей-корреспонденткой, но и ошеломлен так внезапно нахлынувшей на него лавиной писем, содержание которых радовало свежестью чувства и открытостью богатого внутреннего мира. Судя по некоторым замечаниям Мордвиновой, Василий Васильевич даже попытался внести в столь неординарную переписку традиционно “уместную” стилистику, однако Вера Александровна не приняла ее. В частности, в одном из писем философ обратился к Вере как к “девочке”, конечно же, имея в виду юный возраст ее, на что Мордвинова высказалась определенно и обезоруживающе искренне: “Нет, Вас. Вас., девочкой я не буду. Я никогда девочкой не была. Знаете, мне врезался в память один разговор с мамой: мне было лет 10–11, я как-то обронила: ‘я женщина’, а у мамы бессознательно вырвалось – ‘ты женщина??!’ – в этом бессознательно инстинктивном возгласе было и презрение (оно было) и насмешка. ‘Этакий карапуз и женщиной себя воображает’. И я 10-ти лет это почувствовала, но ни минуты не задумывалась над ‘девочкой’. <…> Я все делаю сознательно и это давно не порыв… И вы, и я, – мы каждый представляем из себя замкнутый круг: т. е. что-то, что нуждается только в себе, и не ищет в другом и ни в ком дополнения. О том, о чем мы говорили, – мы еще скажем настоящее безумное слово миру”».

А. Н. Николюкин полагает, что эти отношения носили характер не только платонический и эпистолярный, и «для встречи с Мордвиновой Розанов специально отправился в Москву 7 декабря 1914 г. и пробыл там четыре дня. Там произошла их близость, после чего Мордвинова подписала свое письмо “Ваша любящая Вас В. Мордвинова”. Розанов описал это в одном из последних писем к Э. Голлербаху в октябре 1918 г.».

Фрагмент из письма Розанова, на который ссылается исследователь, любознательный читатель может найти в данном примечании[97], однако считать ли это эпистолярное воспоминание фактом, а не эротической фантазией В. В. в голодном революционном году, – большой вопрос. Важнее другое – Вера Александровна Мордвинова, прожившая в эмиграции очень долгую и связанную с литературой жизнь, впоследствии Розанова вспоминать не хотела, писать о нем отказалась, а все его письма к себе уничтожила.

Все смешалось

Свои новые привязанности В. В. от жены скрывал, но вечное правило – нет ничего тайного, что не стало бы явным, – подействовало и здесь. В «Розановской энциклопедии» приводится письмо преподавателя кафедры систематической философии и логики Московской духовной академии Ф. К. Андреева Павлу Флоренскому, датируемое 9 января 1916 года: «У Розанова был. Настроение дома ихнего – подавленное… В. Д. убита фразой из какого-то московского письма: “Васенька, приезжай, зацелую до смерти” (или что-то в этом роде). Но главная беда, конечно, в том, что, вообразив измену, она собрала вокруг себя детей, не разбирая пола и возраста, и объявила им: “Полюбуйтесь, какой у вас папа!”… Вид у В. В. пришибленный донельзя».

Розанов и сам писал отцу Павлу: «И вдруг – все маме открылось. И детям. Ад. Тоска. Хуже и хуже… Так как мамочка (болезнь?) имела необдуманность и свою Саньку (Бутягина), а главное – наших детей, посвятить во все, читала уворованные у меня их письма ко мне, и вообще черт знает, что делала, чего ни одна жена в мире не делает… “Ты, папа, предатель мамы”. Мама: “Я умру под забором”. Это меня взбесило: я за тобой 20 лет ухаживал, один из семьи был непрерывно с тобой, и ты клевещешь, что я тебя оставляю».

И в другом письме: «И нельзя скрыть от себя, что мотивом гнева (ярости) Варв. Дим. было не боль, не что я ухожу, а что появились соперницы, сама мысль о которых нелепа, ибо никто и ни одна соперницею ей не выступал, никто из них не допустил бы, чтобы я охладел к семье… все поставили первым условием: никакого вреда Варв. Дим., никакой боли, страдания».

Психологически это был момент ключевой. В. В. действительно считал вправе вести себя так, как он пожелает, именно по той причине, что слишком много для семьи уже сделал и был обречен делать впредь. «Не будь моего ухода, Варя давно лежала бы в могиле, но я “строчил бесчисленные статьи” для леченья (деньги – леченья) и безотвязно жил при ней. И – УСТАЛ. Поистине устал. Болезнь, болезнь, болезнь, труд, писанье, газеты, сотрудники. Ничего кроме ТРУДА + УХОДА за больной», – писал он Флоренскому.