Репортажи из-под-валов. Альтернативная история неофициальной культуры в 1970-х и 1980-х годах в СССР глазами иностранных журналистов, дополненная интервью с ее героями - [69]

 Помнится, у вас в начале пути была выставка в кафе «Синяя птица» в Москве.

В. К.: Да, в 1967 году. Мы как раз окончили Строгановку, и это тоже был год дуализма. Например, мы тогда все защищали дипломы, и мой диплом был связан с медальоном — с Гагариным и развевающимся знаменем. Кажется, он даже получил какую-то медаль на ВДНХ, когда была выставка медальерного искусства. В классах мы изучали академическую живопись и академический рисунок, но одновременно — и это был чистый дуализм — уже со времен чтения стихов на Маяковке, года с 1962-го, я оформлял по просьбе своих друзей, известных подпольных поэтов, самиздатовский поэтический журнал «Сирена» — разумеется, под псевдонимом. О двойственности нашей жизни писали и Кабаков, и Булатов, и некоторые другие, когда для денег они делали иллюстрации, а параллельно что-то «для души». Я стал делать что-то для денег только в Америке, для галерей, когда я уже понимал, что это может быть продано. А до этого я занимался частной подготовкой учеников к поступлению, давал объявления и зарабатывал за лето хорошие деньги, а параллельно преподавал два раза в неделю в художественной школе, и мне этого вполне хватало. А вот социализм с тоталитарным лицом я делал для друзей, для того, чтобы девушки на меня внимание обращали, для повышения самооценки… Это другое отношение к искусству, это не для денег. Советская Россия была все же основана не на системе денег, это была больше система привилегий. На Западе деньги дают привилегии, но самих привилегий в чистом виде не существует в системе, даже в аристократических странах. А в России сохранялась система привилегий, такой социалистический аристократизм. И люди претендовали на аристократизм, чтобы показать себя в особом свете. Можно вспомнить картину Василия Ефанова «Встреча выпускников летной академии Жуковского и артистов театра Станиславского» — это был некий «бомонд», в котором отразилось стремление к аристократизму. Многие аристократы во время Гражданской пошли работать военспецами, а потом им показали, что и наша революция, как Сатурн, пожирает своих детей…

Г. К.: Это интересно, но давайте вернемся к той выставке. Была ли в то время обратная связь между художниками и публикой в том кафе?

В. К.: Это была одновечерняя выставка, как и большинство выставок такого рода в те годы. Туда пришли многие наши известные деятели культуры: Эрнст Неизвестный, Арсений Тарковский… В совет кафе входил Юра Соболев, поэтому там устраивались выставки. Но после «пражской весны» 1968 года наши бюрократы остановили все движения к «тоталитаризму с человеческим лицом», потому что боялись, что у них это тоже расцветет. И «Синюю птицу» тоже остановили, молодежные выставки в МОСХе стали закрывать, хотя работы уже были отобраны (нас, кстати, Жилинский принял в молодежную секцию), а после обсуждения выставки в «Синей птице» в МОСХе все стали закручивать, поскольку боялись, что у нас тоже появятся дубчеки и прочие «деятели с человеческим лицом». Но дело в том, что по этим выставкам работники райкомов партии и комсомола писали свои диссертации на тему границ демократизации нашего общества, и позже горбачевская команда использовала эти диссертации. Первой ласточкой горбачевских реформ, кстати, была выставка в парке Измайлово в 1974 году. Интересно, как это все подспудно существовало уже в те годы. Были тогда люди очень влиятельные, как Виктор Луи, который покровительствовал и Оскару Рабину, и Владимиру Немухину, — все очень интересно переплеталось. Но, конечно, во время «бульдозерной выставки» я дико испугался. Я понял, что не надо сопротивляться, что надо играть Ленина и Сталина, Толстого и Ганди.

Г. К.: А вы не пытались войти в то время в искусство с «парадного входа», так сказать, делать книги или заниматься иными принятыми у «левых» художников благопристойными вещами?

В. К.: Ну, нас же приняли в МОСХ. Наши работы были отобраны на молодежку 1968 года, но, на наше несчастье, за месяц до выставки советские танки вошли в Прагу. И власти решили прекратить эту «супероттепель». Можно считать это второй попыткой оттепели, но в любом случае «бабьего лета» не случилось. Впрочем, на Ермолаевском остались однодневные вечера, и был еще кружок рисунка для художников, который я тоже посещал. Иногда случались и достаточно либеральные выставки в Союзе художников. Но мы видели продажность и двусмысленность тех людей, которые занимались официальным искусством.

Г. К.: Очевидно, рубеж 1960–1970-х годов стал для вас критическим временем…

В. К.: Да, очень серьезным.

Г. К.: …за которым последовал переход к соц-арту. Каким было ваше привычное окружение, ваши друзья в те годы?

В. К.: Прежде всего, мы много общались с нашими друзьями по Строгановке. У нас был хороший выпуск: Пригов, Вадик Паперный, Саша Косолапов, Леня Соков. И мы сами пошли к ним, когда создали соц-арт, возобновили студенческие связи. Я часто говорил Алику [Меламиду], что можно плясать в определенных рамках, разрешать индивидуальные стили, но самое запретное — это новые течения. А мы — два человека — сделали новое течение. Сперва мы подписывали каждый свои соц-артистские работы, а потом начали подписывать их вдвоем и стали таким двойным персонажем. Но параллельно я продолжал мечтать о течении и, когда приходил к Сокову или Косолапову, говорил им: гарантирую бессмертие, такого течения еще не было! Можно при жизни начать пирамиду строить! И это со временем сыграло свою роль.