Разум и революция - [149]

(Begriff des Politischen) он задает вопрос о том, как

долго «гегелевский дух» витал в Берлине, и отвечает, что «в любом случае школа, ставшая влиятельной в Пруссии после 1840 года, предпочитала иметь дело с «консервативной» философией Ф. Шталя, тогда как Гегель отправился в странствование, двигаясь от Карла Маркса к Ленину и в Москву».[778] Весь этот процесс он резюмирует ярким высказыванием о том, что «в тот день, когда Гитлер пришел к власти, Гегель, так сказать, умер».[779]

эпилог

Разгром фашизма и национал-социализма не остановил тенденцию к авторитаризму. Свобода отступает как в области мысли, так и в обществе. Ни гегелевская, ни марксистская идея разума не приблизились к осуществлению; ни развитие духа, ни развитие революции не приняли той формы, которая намечалась теорией диалектики. Однако отклонения были присущи самой структуре, которую эта теория выявила: они не были привнесены извне, не были неожиданными.

С самого начала идея и реальность разума в современный период истории содержали в себе элементы, которые ставили под угрозу обещания свободного и реализованного в своих началах существования: пора- бощенность человека его собственной производительностью, прославление отсроченного удовлетворения, гнетущее господство природы в человеке и вне его, развитие потенциальных человеческих возможностей в рамках властного подавления. В философии Гегеля торжество духа оставляет государство наличествовать в реальности — непобежденное этим духом и деспотическое, несмотря на свою приверженность праву и свободе. Гегель воспринял гражданское общество и его государство как адекватную историческую реализацию разума, а это означало, что они не были его конечной реализацией. Последнее поручалось метафизике: энциклопедическое изложение своей системы Гегель завершил описанием аристотелевского Л/оия'а и ГЛеож'а. В самом начале и в конце ответ западной философии на поиск разума и свободы оказывается одним и тем же. Обожествление духа предполагает признание его несостоятельности в реальности. Философия Гегеля была последней, отважившейся постичь реальность как проявление духа. Последующая история сделала такую попытку невозможной.

В «силе негативности» Гегель усматривал жизненную стихию духа и, следовательно, разума. В конечном счете эта сила была силою постигать и изменять данные факты в соответствии с развитием потенциальных возможностей и путем отрицания «позитивного» как только оно становилось преградой на пути свободного развития. В самой своей сущности разум есть противоречие, противостояние, отрицание до тех пор, пока свобода не будет реализована. Если противоречивая, противоборствующая, отрицательная сила разума терпит поражение, реальность совершает свое движение, повинуясь собственному позитивному закону, и, не встречая противодействия со стороны духа, раскрывает свою репрессивную силу. Именно таким упадком силы отрицания и сопровождалось развитие позднейшей индустриальной цивилизации. С усилением экономического, политического и культурного контроля, а также с ростом его эффективности, противостояние во всех этих областях умиротворяется, координируется или подавляется. Противоречие поглощается утверждением позитивного. В 1816 г., когда освободительные войны подошли к концу, Гегель призывал своих студентов противостоять «делу политики» и государству, которое «поглотило все прочие интересы своим собственным», сохранять «мужество истины», мысли и силу духа как высшую ценность. Похоже, что сегодня у духа иная задача: он способствует предвосхищению определенных сил, их организации, управлению, а также подавлению «силы негативности». Разум отождествляется с реальностью: то, что действительно — разумно, хотя разумное еще не стало действительностью.

Можем ли мы сказать, что марксистская попытка заново определить природу разума претерпела такую же судьбу? Маркс считал, что индустриальное общество создало условия, необходимые для реализации разума и свободы, и все дело в том, что этому препятствует капиталистическая организация общества. Высокая степень развития производительных сил, господство над природой, а также объем материального богатства, достаточный для того, чтобы реализовать по крайней мере основные потребности всех членов общества на достигнутом культурном уровне, являются предпосылками социализма, и эти предпосылки были созданы. Несмотря на реальную связь между капиталистическим способом производства и социалистической свободой, Маркс считал, что только революция и революционный общественный класс могут совершить необходимый переход, так как в этом переходе предполагалось нечто гораздо большее, чем просто освобождение и рациональное использование производительных сил, предполагалось освобождение самого человека: уничтожение его рабского состояния по отношению к орудиям его труда и тем самым полная переоценка всех существующих ценностей. Только это «большее» и могло совершить переход количества в качество и создать иное, нерепрессивное общество — окончательное отрицание капитализма. Эти новые принципы и ценности могли быть реализованы одним классом, который был свободен от старых, репрессивных ценностей и принципов и существование которого воплощало само отрицание капиталистической системы и, следовательно, историческую возможность противостояния и ее преодоления. Идея Маркса о пролетариате как абсолютном отрицании капиталистического общества сводит в единое понятие историческую связь между предпосылками свободы и ее реализацией. Строго говоря, освобождение предполагает свободу: первого можно достичь лишь при том условии, если за это дело возьмутся и доведут его до конца уже свободные индивиды — свободные от потребностей и интересов господства и порабощения. Если сама революция не пройдет через освобождение, потребность в господстве и порабощении перейдет в новое общество, и роковое разделение между «ближайшим» и «истинным» интересами индивидов станет почти неизбежным; индивиды станут объектами своего собственного освобождения, а свобода превратится в проблему управления и вынесения приказов. Прогресс обернется прогрессивной репрессией, а «промедление» в наступлении свободы начнет грозить превращением в нечто самодвижущее и длящееся бесконечно.