Расставание в голубом. Глаза с желтизной. Оранжевый для савана - [191]

Толстая сестра открыла дверь и позвала:

— Мистер Макги? Выходите.

— Мне велели подождать, пока что-то там проверят.

— Анализы можно взять в палате, сэр.

— Там что-то по части рентгенологии.

Она нахмурилась.

— Странно. Пойду-ка лучше узнаю, в чем дело.

Она удалилась. Завидев в дверях Артура, я заставил себя встать и своеобразным прыгающим аллюром двинулся прочь, а проходя через холл, натянул бейсбольную кепку. Минуя женщину за столом регистратора у главного входа, изобразил лучшую походку, на какую только был способен. Подождал в тени у тротуара, прислонившись к дереву. Артур подогнал машину, о чем ему следовало подумать раньше, когда он ходил за кепкой. Я не стал ему пенять, он и так справлялся лучше, чем я мог надеяться.

— Клематис-Драйв, — сказал я, когда он сел за руль.

— Но как ты можешь…

— Артур, друг мой, ты будешь покорным, согласным и перестанешь дергаться. Я хочу, чтобы ты был рядом. Я хочу, чтобы ты был вместе со мной. Потому что я страшно нервничаю. И если я перестану чувствовать свое тело, или ухудшится речь, или руке и ноге снова станет хуже, ты отвезешь меня обратно, чтобы они взглянули на круглую дырочку у меня в голове. В противном случае просто прими на веру ту странную идею, что я понимаю, что делаю, ибо я слишком выдохся, чтобы спорить. Просто веди машину. И молись, чтобы мои предположения не сбылись. Который час?

— Пять с чем-то. Чук будет…

— Перебьется.

Когда мы свернули на Клематис, я выглянул и увидел, что небо уже начало бледнеть на востоке. Темные дома и деревья в слабых лучах наступающей среды становились трехмерными. В доме Уаттсов снова горели все огни, почти во всех комнатах. Большой белый «линкольн» исчез.

— Сверни к подъезду… Нет-нет, не тормози, а поставь его у следующего дома. Там ставни от ураганов опущены, значит, этим летом пустует. Перед тем как подъехать, выключи фары.

Когда мы дали задний ход, я сказал:

— Если на горизонте покажется что-нибудь — безразлично, пешеход, машина или велосипед, поможешь мне быстро спрятаться в кустах и затаишься сам.

— Хорошо, Трэв. Конечно.

Никто не появился. Мы обошли дом Уаттсов сбоку. Уаксвелл укатил в своей обычной манере, колеса оставили глубокие вмятины на мягком газоне.

Я подергал внешнюю стеклянную дверь веранды. Размышляя над тем, стоит ли позвать ее, я почувствовал в предутреннем спокойствии слабый запах фекалий. Повернувшись к Артуру, сказал:

— Когда войдем в дом, ничего не трогай, пока не скажу. Держись посредине, подальше от окна. Если заслышишь машину, пригнись пониже.

Опираясь на раму, я ткнул коленом в стекло, выдавливая его внутрь. Потом просунул руку, отпер дверь и, когда мы вошли, вытер металлическую задвижку там, где ее коснулся, тыльной стороной руки.

В гостиной пахло сильнее. Экран телевизора светился холодным мерцанием, по которому бежал снег, как всегда после окончания передач. Запах был намного сильнее. Крейн Уаттс провалился между креслами и подушкой и, полулежа, запрокинул голову на сиденье. Его лицо было неестественно толстым, глаза, вылупившиеся от внутреннего давления, широко раскрыты. Не прошло и двух секунд, как я нашел точку попадания — прямо в ухо. И понял. Я точно понял, что еще обнаружу в тишине этого дома.

Муж проспал слишком много. Слишком много пустых вечеров провалялся он в этом кресле, пока сердце жены полнилось безнадежностью. Но когда Бу вошел и бросился на нее, она взывала к мужу. Видимо, много раз, прежде чем поняла, что слишком поздно, он уже чересчур далеко и проспит все бесконечные подъемы и спуски, все новые требовательные вторжения, все удары и пощечины, все веселые указания, все грубые переворачивания и перетаскивания ее в новую позу для большего его удовольствия. Ты проспал слишком долго, так спи же дальше. Навечно. Интересно, помнила ли она о том, кто произнес эту чепуху о стволе пистолета, вложенном в ухо? И я представил себе, как она, привыкшая лишь к обеззараженному насилию на экране телевизора и в кино, была шокирована этим внезапным уродством. После всего лишь крохотного нажатия на спуск. Сильнейший, мгновенный спазм свалил его с кресла, обнажая внутреннюю полость. А гидростатическое давление раздуло лицо до неузнаваемости. Я даже знал, что она инстинктивно воскликнула, увидав этот ужас:

— Прости меня! Прости меня!

И это оборвало ее загипнотизированное состояние транса, свойственное убийце-дилетанту, и совсем не оставило никакого выбора, кроме как сделать то, что я и ожидал обнаружить.

Почувствовав сзади подозрительное молчание, я обернулся и увидал Артура, стоящего спиной к телу и зажимающего рот руками. Я оттолкнул его, сказав:

— Прекрати! Только не здесь, дурак ты безмозглый.

Невероятными усилиями он обрел контроль над собой. Я отправил его ждать снаружи веранды. Потом побрел на кухню и ногтем большого пальца выключил свет. Обычно так делают по ночам. Может, это было какое-то скрытое печальное желание вернуть темноту. Но даже если они включили все лампочки на свете, это бы их не спасло. Я знал, где скорее найду ее. Она была в пустой ванне, лежала почти вытянувшись, склонив голову на плечо. На ней было длинное, до пола, оранжевое домашнее платье с белым воротничком и пуговками на манжетах, аккуратно, без пропусков, застегнутое сверху донизу. Этот цвет прекрасно оттенял ее смуглую красоту. Она причесала волосы, подкрасила губы. Темное пятно посредине груди, чуть слева, было неправильной формы, размером с чайную чашку, с крохотным островком еще оставшегося влажного блеска. Я наклонился и тыльной частью руки коснулся спокойного лба, но тепла не почувствовал. Оружие, кольт 22-го калибра с длинным стволом, лежало у нее на животе, рукояткой у талии, справа. Она была босой. Хотя и приготовила себя к смерти, были отметины, которые была не в силах уничтожить: опухшие губы, синяк на щеке, длинная ссадина на горле, свидетельствующие о том, как тяжело и долго ее использовали.