Расставание в голубом. Глаза с желтизной. Оранжевый для савана - [192]

Я сел на край ванны. Обесчещена перед смертью. И при помощи этого пугача еще более эффективно, чем она предполагала. Два выстрела, один из них стволом в мишень, редко убивают двух людей. Сердечные раны влекут за собой огромные последствия. Чтобы подтвердить свои догадки, я подошел к душевой кабинке. Большое влажное желтое полотенце аккуратно повешено на крючок. Капельки воды на стенках. Влажное мыло. Значит, после того, как услыхала, что Бун Уаксвелл уехал, она заставила себя встать с кровати, побрела сюда и приняла душ, наверное, такой горячий, какой только могла вытерпеть, безжалостно отскребая кожу. Вытереться. Пойти и вытащить из шкафа хорошенькое платьице. Сесть у туалетного столика, красиво причесаться, подкрасить избитые губы. В голове пусто. Встать, пройти через весь дом, из комнаты в комнату, везде зажигая свет. Остановиться, посмотреть на храпящего мужа. Кормилец, мужчина, защитник… Пройти еще немного. Еще больше доводов. Женщин и раньше насиловали. Но их это не убивало. Есть законный способ. Пусть этим занимается полиция. Пусть его посадят.

«Так, давайте излагайте прямо, миссис Уаттс. Уаксвелл был у вас прошлой ночью с десяти с чем-то до трех утра? И вы утверждаете, что все это время вас непрерывно насиловали, а ваш муж все это время храпел перед телевизором? И Уаксвелл был клиентом вашего мужа? И вы встречались раньше? И он оставил свою машину, очень подозрительную машину, припаркованной у вашего дома?»

Так что она ходит, и старается собраться с мыслями, и знает, что если ничего не предпримет, то Уаксвелл вернется. Через неделю или через месяц, но будет возвращаться снова и снова, как обещал.

И это-то и приводит ее к мысли, которую она так отчаянно пыталась вытеснить из своего сознания. Если бы он взял ее быстро, она просто вытерпела бы его, оставаясь беспомощным суденышком. Но он был таким чертовски хитрым и знающим, таким ученым и терпеливым, что каждый раз, даже в самый последний, ему удавалось пробудить предательское тело, так что, пока душа взирала, тело вздыхало и напрягалось в желании кульминации во властных объятиях, к его грязной радости.

Так что она ходила и останавливалась поглядеть на мужа, который позволил этому голоду плоти вырасти до таких размеров, что она предала саму себя. И тогда…

Я нашел ее записку на туалетном столике. Ее личная бумага с монограммой. Косым почерком, карандашом для век. «Прости меня, Господи. У меня нет другого выхода. Мой милый спал и ничего не почувствовал. Искренне, Вивиан Харни Уаттс».

На другой стороне комнаты, за всклокоченной постелью, был открыт самый нижний ящик шкафчика. Из красно-зеленого патронного ящика высыпались патроны. Еще одна обойма. Маленький футляр с оружейной смазкой и специальной складной щеточкой для чистки. Гильзы среднего размера, со впадиной. Так что, будем надеяться, та, что осталась от ее патрона, не застряла в теле и не провалилась в отверстие ванной. Я вернулся, приподнял ее голову сзади и отогнул настолько, чтобы посмотреть. На спинке оранжевого платья не было никаких следов. Я вышел к двери на веранду своей занудной прыгающей походкой.

— Она тоже мертва. Мне нужно кое-что сделать. Я постараюсь побыстрее.

— Т-тебе пом-мочь?

Я сказал, что нет. Потом вернулся и поискал следы Уаксвелла. Он не мог уйти, не оставив следов. Он должен был, как собака, пометить новую территорию, на которую претендовал. Но не обнаружил ничего. И решил, что мне ничего и не нужно. Прежде всего я сложил на туалетном столике в спальне горку вещей, которые нужно было унести. Записку, пистолет и его принадлежности из ящика. К тому времени, как я наполовину вытащил ее из ванной, я пожалел, что не мог рассчитывать на помощь Артура — она была очень тяжелой. Еще не окоченела. Смерть сделала ее тело еще увесистей. В конце концов, мне удалось встать, держа ее на руках. Ее мертвая головка склонилась мне на грудь. Осторожно, опираясь на больную ногу и надеясь, что больная рука выдержит причитающийся ей вес, я добрел с ней до комнаты. Положил на кровать.

За окном на заднем дворе висела жемчужно-серая утренняя дымка. Она лежала на спине поверх кровати. Я ухватился одной рукой за подол платья и одним движением разорвал его до талии. Материя треснула, белые пуговки застучали о стены и потолок. Я подоткнул под нее подол и подтянул под талию. Она лежала в позе посмертного принуждения. На белых ногах и ребрах виднелись сотни голубых синячков, оставленных пальцами Уаксвелла. Молча моля о прощении, я задумчиво растрепал темные волосы и стер большим пальцем свежую помаду с мертвых губ. Она так прихорашивалась перед смертью. В полумраке спальни я видел крохотные сегменты темно-синих глаз там, где веки были не до конца опущены. Прости, что я испортил твое платье. Прости, что они увидят тебя такой, Вивиан. Но тебе понравится то, как это сработает. Обещаю тебе, милая. Они снова наведут красоту перед тем, как похоронить тебя. Но не в оранжевом. Этот цвет для того, чтобы быть в нем живой. Любимой. Смеющейся. Они не похоронят тебя в нем.

Я опрокинул пуфик перед туалетным столиком. Взяв через ткань банку с кремом для лица, разбил ею зеркало. Выключил всюду свет, кроме одного из двух одинаковых светильников у столика, и повернул его так, чтобы луч падал прямо на нее, высвечивая пятна и оставляя глубокие тени на беспорядке вокруг мертвой женщины.