Рассказы и эссе - [17]

У неё, поднявшейся против самого фараона (да будет он жив, благословлен и свят!), вдохновенный порыв краток и преходящ, как любое вдохновение. Очень скоро героиня Делакруа снова превращается в уличную девку, а тем, кто стащил сапог у поверженного на нижнем плане картины, — и вообще толпой, — начинает двигать стремление отдохнуть на краткий миг ото всяких законов и предписаний. Но толпа состоит из простых людей, которые знают, что мародерствовать нельзя, что мосты сожжены — и тут их заставляют уничтожить земное воплощение закона. Так происходит цареубийство.

Верблюд проходит сквозь игольное ушко

Народ, который так раздосадовал классика, наделен еще одним полезным качеством: он способен оправдать любое злодейство во имя непонятной ему цели, не страшась, что злодейство сотворяют именно с ним. Не потому ли на месте царя-батюшки легко возник Сталин: гибрид комплекса «придите и володейте» и мечты Иванушки стать царем, да чтобы сечь другим головы, а самому мед-пряники есть.

Новый правый закон иджет, как сказано в «Бесах». Закон, при котором верблюду возможно пройти сквозь игольное ушко. Когда караваны верблюдов беспрепятственно проходят сквозь игольное ушко.

Гроздья гнева

Едва ли не главная заповедь, которую запомнили и соблюдают: это подставить щеку. Но в книге мудрости не сказано, чтобы если кто треснул тебя по правой скуле, ты подобострастно дал ему звездануть и по левой. Если дошло до того, что кто-то посмел-таки поднять руку на человека — вот тут человек должен остаться на такой высоте, которая ему заповедана. Книга мудрости учит нас: стремитесь быть такими, чтобы тот, кто посмел вас ударить, вдруг осознал весь ужас своего святотатства, осознал, что поднял руку на Его творение. Чтобы он с этой минуты преобразился, чтобы ток Божественный прошел по нему. А если не так, то мы не творения Его, а всего лишь жалкие плевелы, подлежащие сожжению.

Честь и достоинство должны охраняться уже на подступах к посягновению на них. Сообщество людей, считающих честь превыше всего и помнящих, что честь есть осознание того, что мы созданы Им, — это народ. И внутри себя делится он в зависимости от отношения к этой истине. И если он соблюдает эту заповедь — это народ счастливый. А иначе — начнет зреть гнев. Упаси нас, Господь, от любого бунта, бессмысленного и беспощадного. И о том, что однажды случилось в Ахетатоне, помните потомки фараона (да будет он жив, благословлен и свят!)!

Не могу молчать

(Слово о цензуре)

Известно, что случается, когда народ безмолвствует. В лучшем случае, как говорят в народе, мент родится. В худшем — бунт, бессмысленный и беспощадный. И потому всякая власть предпочитает, чтобы где-то что-то все же говорили, выпуская тем самым пар. Но и в прежние времена государево слово и дело распространялось дьяками по градам и весям, а слово писателя доходило до народа само и доходило скорее и лучше. Власть к этому относится ревниво и с опаской. Иными словами, она желает контролировать словесный поток. Это называется цензурой.

Но, как сказано, нам не дано предугадать, как слово наше отзовется. Нынче власти не бранит лишь ленивый. Даже веселенькая, любящая пожить газета «МК» — все туда же — разоблачает с упорством Павлика Морозова. Не щадит ни президента, ни самого Березовского, называя его БАБ.

Да что там СМИ: сами писатели в толстых журналах тоже бранятся бери не хочу, но тоже цели не достигают: многомиллионная аудитория куда-то исчезла, а читает их узкий круг, который ничего изменить не может.

Потому как случилось самое неожиданное для всех: сегодня разоблачения и критика всякого рода ни на кого не действуют. Разве что в читающей среде еще более укрепляется сознание отсутствия всякой власти. И кончилось тем, что то ли в дальнем кишлаке, то ли в высокогорном ауле, где обычно ономастика живо откликается на политические события, родители нарекли новорожденную Коррупция.

По признанию абхазского старожила, три года понадобилось ему, чтобы научиться говорить и сто лет, чтобы научиться молчать. Мысль, извергнутая из уст, предназначена только людям. Даже при наличии фонографа, изобретенного Эдисоном. Ангелы слышат и наше молчание, а возможно только наше молчание и слышат.

Но есть ведь избранные, которым долг повелевает не молчать, а высказать, обратиться. Только поди попробуй, в особенности на Руси, где графомания необъятна, как сама страна, отличить их от сонмища людей, коих браться за перо заставляет тщеславие, или, того хуже, желание позвать народ к топору.

Но как трудно молчать! Даже великий Толстой воскликнул: «Не могу молчать!». Лишь в последние годы жизни мог утешиться великий гуманист, наговаривая самое наболевшее в фонограф, подаренный ему Эдисоном. Поди помолчи, когда, даже прочитавши «Крейцерову сонату», люди продолжали не только слушать Бетховена, но и заниматься тем, пагубность коего так убедительно доказывает отчаянная повесть. Кажется, только поэт-декадент Константин Бальмонт, потрясенный этим чтением, воскликнул: «Как я мог спать с госпожой Миррой Л.!» и выпрыгнул в окно. Но бы спасен и продолжил грешить с той же госпожой Миррой Л., которая так и сказала возлюбленному своему: «В эту ночь я буду лампадой».