Рассказы - [8]
Он вздохнул, как ученик, которому учитель почему-то не ставит сразу двойку, а продолжает мучить у доски.
— Понимаешь, в том сочном городе была женщина, высокая, статная, с шустрым взглядом, возвеселявшим, должно быть, мужчин; с гладким лицом, хорошеньким и в старости, если б не пуговичные глазки, блестящие, вострые и до того лишенные хоть какого-нибудь человеческого груза или вопроса, что обезображивали лицо в мордочку общительного животного. Она забыла имена собственных детей, кокетливо спрашивала: «Ну, когда придет этот… этот… ой, он так любит меня!» — и, вертя концом ботинка, улыбалась исподлобья лукавым, вне человеческой памяти, лицом. И часами, не раздеваясь, ждала, когда явится «ухажер», которого она родила и через которого я пришла в мир — мой отец, и, коленопреклоненный, как в книжках позапрошлого века, расшнурует ей ботинки и снимет с плеч пальто.
Она любила возглашать тосты, ходить по культурным мероприятиям, ужасаться, как отстала от событий и не побывала где-то, где уже побывали все.
И вот из открытого ящика — сморщенная, неправдоподобная, из дьявольских капричос, не гримаса всем нам, смотрящим, а какая-то скукоженная фига. Подбородок повязан тряпицей.
Нет желающих зачитывать речи. Тогда отец заговорил с красным лицом и уставленными в никуда глазами.
«Она любила путешествовать… Она любила театр… друзей… искусство…»
Он говорил по слову, раздельно, громко, будто рывками поднимал штангу с неимоверным, предельным весом. Выходило, как особо торжественная политинформация. Я подумала: сейчас упадет и забьется. Протиснулась ближе, чтоб подхватить, когда пружина, закручиваемая им в себе, сорвется. Высматривала, кто поможет, но все были скорбные чинные лица, никто не испугался, что он сходит с ума.
Из-за его спины я видела челюсть, выпяченную из ящика; перед концом женщина буйствовала, ее привязывали, я слышала, к койке, все части приходилось связать, вот и челюсть, вижу, перевязали тоже.
Стояли, опустив лица, собранные на съемку статисты, — будто свершается не безумный бесстыдный аттракцион, но акт почтения. Со временем почтят и нас.
В прямоугольной яме вода желтая, глинистая, как в луже, куда все ступают, и никак не осядет. Туда сейчас погрузят гроб.
И тут пошло под ногами, поползло, и я сообразила, что еще не изобрели таблетки, от коих продолжусь и продолжусь, пока не уладится с бессмертием, и если умру (по недосмотру — вдруг случится?) — то и надо мной проделают такое же, и меня торжественно с придурочьими словами и важными лицами — хоп! — в желтую муть.
Не смерть — ее нельзя представить, ну никак, поведешь лопатками — и скользит, как стряхнутые капли, — не смерть, но помещение для смерти, которое вот, заготовлено, мысль о чужой желтой яме, где жидкая глина оползает и даже бурьяна никакого совсем нет — не смочь было перенести… А новый микрорайон, где отцу дали прописку и квартиру, называется «Сырец». Сырые глины там и напротив яр, то есть раньше был яр, а теперь ровно, все сровнялось, теперь бурьян; хотели строить стадион, а тут — оползни. Так только шоссе проложили, а стадион не стали: глины, понимаешь, неустойчивые, бульдозером их растревожили, и они пошли, оползни пошли на город, дома, трамваи затопило… понимаешь, микрорайон «Сырец», все сыро, сыро там, Цахи[19].
Ночью в октябре 1973 года мы с отцом едем в такси из аэропорта в Ереван. За стеклами нерасчленимая тьма.
— Кто вы? — спрашивает шофер.
И прохватывает дрожь: я поняла вопрос. Впервые в жизни поняла его, какой необходимый, правильный. Как пароль или проверка личности на границе. Не москвичи мы и не ленинградцы ли, и не с какого рейса, а именно — кто? — прежде всех других вопросов. Так вглядываются на шорох — разглядеть во тьме.
Чтобы войти в страну, скажи родовое имя. Армения еще не проявилась по сторонам дороги. Хозяин спросил, кто гости. Хо! И никакой булавки за спиной, чтобы воткнуть погодя: «А вы, извиняюсь, какой нации будете?», и ты заранее накапливаешь пену во рту — отстаивать интернационалистские объятия.
— Кто вы? — спросил шофер-армянин.
И мы поспешно, как на перекличке, в один удар:
— Евреи!
— Советские!
— Советские? — шофер развернулся от руля, и я испугалась, что наше путешествие тут и кончится: ведь мы над провалами вдоль ущелий… — Я о такой нации не слышал…
На утро в синем эфире воссияла земля незнаемая, вся из камней, ах, возможно ли, чтобы все из камней.
Сразу опьянела и ходила пьяная: кошка, спрыгнувшая с окна, за которым держали с рождения, туда, где травинки. И вот тычусь носом, а травинки мне в ухо, втягиваюсь, замираю, дрожу от запахов, касаний и вдруг прихватываю стеблик и ем, ем, задирая челюсть, потряхивая ухом на сладостном лугу, и зеленый исчезает в маленькой тигровой пасти.
Так я замирала перед подворотней, аркой, нанизями белья во дворах, перед цветочным горшком, выставленным наружу, не разбитым, не украденным, о Боже, и цветок цвел себе с невозможным спокойствием в разительной синеве под розовой стеной.
Не шевелясь, внюхивалась и, отдирая себя, уходила, оглядываясь, чтобы точно так оцепенеть у следующей подворотни. Меня шатало, как скрягу, вдруг, ни за что ни про что ткнувшегося в сундук с сокровищами: откинул крышку, погрузил руки, загреб и снова погрузил, и приближает ноздри, глаза… Так я перебирала ереванские дворы, улицы…
Германия, 1939 год. Тринадцатилетняя Магда опустошена: лучшую подругу Лотту отправили в концентрационный лагерь, навсегда разлучив с ней. И когда нацисты приходят к власти, Магда понимает: она не такая, как другие девушки в ее деревне. Она ненавидит фанатичные новые правила гитлерюгенда, поэтому тайно присоединяется к движению «Белая роза», чтобы бороться против деспотичного, пугающего мира вокруг. Но когда пилот английских ВВС приземляется в поле недалеко от дома Магды, она оказывается перед невозможным выбором: позаботиться о безопасности своей семьи или спасти незнакомца и изменить ситуацию на войне.
Кэти Акер и Маккензи Уорк встретились в 1995 году во время тура Акер по Австралии. Между ними завязался мимолетный роман, а затем — двухнедельная возбужденная переписка. В их имейлах — отблески прозрений, слухов, секса и размышлений о культуре. Они пишут в исступлении, несколько раз в день. Их письма встречаются где-то на линии перемены даты, сами становясь объектом анализа. Итог этих писем — каталог того, как два неординарных писателя соблазняют друг друга сквозь 7500 миль авиапространства, втягивая в дело Альфреда Хичкока, плюшевых зверей, Жоржа Батая, Элвиса Пресли, феноменологию, марксизм, «Секретные материалы», психоанализ и «Книгу Перемен». Их переписка — это «Пир» Платона для XXI века, написанный для квир-персон, нердов и книжных гиков.
Сухум. Тысяча девятьсот девяносто пятый год. Тринадцать месяцев войны, окончившейся судьбоносной для нации победой, оставили заметный отпечаток на этом городе. Исторически желанный вождями и императорами город еще не отошел от запаха дыма, но слово «разруха» с ним не увязывалось. Он походил на героя-освободителя военных лет. Окруженный темным морем и белыми горами город переходил к новой жизни. Как солдат, вернувшийся с войны, подыскивал себе другой род деятельности.
Когда пожилой Мюррей Блэр приглашает сына и дочерей к себе на ферму в Нью-Гэмпшир, он очень надеется, что семья проведет выходные в мире и согласии. Но, как обычно, дочь Лиззи срывает все планы: она опаздывает и появляется с неожиданной новостью и потрепанной семейной реликвией — книгой рецептов Фанни Фармер. Старое издание поваренной книги с заметками на полях хранит секреты их давно умершей матери. В рукописных строчках спрятана подсказка; возможно, она поможет детям узнать тайну, которую они давно и безуспешно пытались раскрыть. В 2019 году Элизабет Хайд с романом «Спросите Фанни» стала победителем Книжной премии Колорадо в номинации «Художественная литература».
«У крутого обрыва, на самой вершине Орлиной Скалы, стоял одиноко и неподвижно, как орёл, какой-то человек. Люди из лагеря заметили его, но никто не наблюдал за ним. Все со страхом отворачивали глаза, так как скала, возвышавшаяся над равниной, была головокружительной высоты. Неподвижно, как привидение, стоял молодой воин, а над ним клубились тучи. Это был Татокала – Антилопа. Он постился (голодал и молился) и ждал знака Великой Тайны. Это был первый шаг на жизненном пути молодого честолюбивого Лакота, жаждавшего военных подвигов и славы…».
Овдовевшая молодая женщина с дочерью приезжает в Мемфис, где вырос ее покойный муж, в надежде построить здесь новую жизнь. Но члены религиозной общины принимают новенькую в штыки. Она совсем не похожа на них – манерой одеваться, независимостью, привычкой задавать неудобные вопросы. Зеленоглазая блондинка взрывает замкнутую среду общины, обнажает ее силу и слабость как обособленного социума, а также противоречия традиционного порядка. Она заставляет задуматься о границах своего и чужого, о связи прошлого и будущего.