Рассказы - [22]
— Чтобы было, когда вы станете старенькими.
— Как?
— Чтобы было, когда вы станете старенькими, — повторил Уди медленно, тихо, будто заклиная всею магией, какую только мог извлечь из крошечного своего существа, — и уставился на меня серьезными глазищами.
Проворная красотка Элия, занятая обычно выяснениями, кто с нею сегодня дружит, бормочет благочестиво, как родственная тетушка: «Пусть заимеете вы подружку в армии, пусть будет вам с нею любовь да совет, а там в добрый час да за свадебку», и проверяет, пришептывая по слогам «сва-деб-ку», чтобы все буквы вышли из-под моей руки.
Недели через две после отправки парашюта мы натащили материи, бумаги и принялись выкраивать усики и крылья для Цокотухи и ее гостей. Из шелкового шнура получилась чудная портупея, из бархатной бумаги — эполеты и перо для шляпы Комарика. Мы ушли в это дело с головой, с руками и ногами и не заметили, как в зал вошел солдат со всею амуницией, влекомой по дорогам из Ливана ради нескольких часов домой.
— Спасибо от ребят, — сказал он и протянул пакет, похожий на завернутую вафлю. Все оставили свои причиндалы и окружили солдата.
— Что это? Мыльце? Шоколадка? Свечи?
Солдат разорвал обертку, мелькнула серебряная фольга. «Шоколад!» Солдат размотал фольгу, она была очень длинная, он передал мне конец, и мы натянули плотную блестящую полосу. «Теперь раскатаем вширь», — сказал солдат и стал разворачивать ленту. Он хорошо справлялся с ней. Внутри зажегся золотой блеск. «Подсобите-ка». Дети ухватились за ленту и стали развертывать в обе стороны, как золотой ковер в серебряных берегах. Граненые дольки брызгались, множились, будто мы открывали сверкающую звенящую мозаику. Наконец мы дошли до краев и стали вокруг золотого пруда, слегка поддерживая его в кончиках пальцев, как старинное самоцветное зеркало (цвет и жар шли изнутри) — и там перебегали, вспыхивали и сливались наши лица. Дети замерли. Шелест серебряной листвы наполнил сад.
— Это будет хупа! — в окоченении восторга выдохнул кто-то и в жертвенной тишине сбросил в пруд колпачок божьей коровки с рогульками. И тотчас волны побежали, вздымаясь и опадая; мы качали волшебные сети, и улов все увеличивался, фольга растягивалась и не рвалась, руки подкидывали, колыхали ее, короны, крылышки взлетали вверх — «И-и-и-оп! и-и-и-оп!» — и вдруг разом: «Как хорошо, как славно братьям усесться вместе!»[43] — Мы запели так слаженно, так упоенно, как воинствующий хор по субботним утрам в какой-нибудь из синагог Гуш Эциона[44].
И не заметили, как вышел солдат, как пошел себе, таща автомат, — так хозяйка с базара тащит авоську, никакой молодеческой перекидки.
Мы были заняты представлением, а он еще тремповал. Золотая хупа шелестела, звенела, гремела и вновь вызвала ликование. Зрители не выказывали ни нетерпения, ни отрешенности, хлопали продолжительно, и только когда разобрали детей, заторопились домой. «И где ты раздобываешь такие штуки?» — воскликнула, уходя, одна мамаша, имея в виду золотую хупу. А солдат-санитар все добирался к себе в мошав[45]. Совсем поздно, уже после вечерних новостей, он вошел в дом, обнял жену (она ждала, предупрежденная звонком), глянул на спящих детей. Жена шла за ним с бледным озаренным лицом и все касалась то пальцев его, то плеча, то ухватит щепоткой складку формы.
Он же сказал, что есть оказия, так он сейчас заедет к матери и сразу вернется. Джип ждет.
Все ее сияние — отвел. «Будто потом не мог бы». Молодое прекрасное лицо ее (такое лицо, должно быть, месяцами грезится солдату в его молениях о доме) дрогнуло от обиды, но она молвила: «Я с тобой» — и стащила с вешалки армейский бушлат времен ее собственной еще воинской службы.
Джип понесся в темной свежести сосен, выхватывая фарами петли лесной дороги, временами тормозя — кто-то выпрыгивал, махал водителю и сидящим и исчезал. Потом сели двое, которым надо было в мошав. Потом машина остановилась возле дома матери, шофер и двое вышли поразмяться. Была ночь и тишина. Дверь раскрылась, на пороге стала старая женщина в одной сорочке, на плечи накинут халат. Она ухватила плечи сына, но не удержала их и стала опускаться; опускалась по телу сына и по дороге целовала материю, закрывшую его грудь, ноги. Руки ее цеплялись и скользили вниз, и там, приникнув головой к его коленам, она продолжала целовать, все опускаясь — до земли.
Жена, шофер и двое из мошава стояли за спиной в дверях.
«Мама, мамочка, ну что ты», — повторял санитар, запахивая на матери сорочку, натягивая сползший халат, чтобы закрыть ее старые груди, стараясь удержать, чтоб не была она там, у ног. Она же нет, оставалась внизу с такой силой, что он ничего не мог поделать, и мычание выходило из нее между торопливыми поцелуями.
Солдаты и шофер отвернулись, а молодая женщина (дома в шкафу у нее хранилось платье из вышивки и бус, ни разу со дня свадьбы не надеванное, — подарок свекрови), женщина подумала, что все ее ночные бдения и молитвы и не приблизятся никогда к этому всхлипу, к этому сползанью благодарственному по коленям его вниз, к этому забвенью себя, стыда, людей.
Наши же дети спали после празднества.
Кэти Акер и Маккензи Уорк встретились в 1995 году во время тура Акер по Австралии. Между ними завязался мимолетный роман, а затем — двухнедельная возбужденная переписка. В их имейлах — отблески прозрений, слухов, секса и размышлений о культуре. Они пишут в исступлении, несколько раз в день. Их письма встречаются где-то на линии перемены даты, сами становясь объектом анализа. Итог этих писем — каталог того, как два неординарных писателя соблазняют друг друга сквозь 7500 миль авиапространства, втягивая в дело Альфреда Хичкока, плюшевых зверей, Жоржа Батая, Элвиса Пресли, феноменологию, марксизм, «Секретные материалы», психоанализ и «Книгу Перемен». Их переписка — это «Пир» Платона для XXI века, написанный для квир-персон, нердов и книжных гиков.
Сухум. Тысяча девятьсот девяносто пятый год. Тринадцать месяцев войны, окончившейся судьбоносной для нации победой, оставили заметный отпечаток на этом городе. Исторически желанный вождями и императорами город еще не отошел от запаха дыма, но слово «разруха» с ним не увязывалось. Он походил на героя-освободителя военных лет. Окруженный темным морем и белыми горами город переходил к новой жизни. Как солдат, вернувшийся с войны, подыскивал себе другой род деятельности.
Когда пожилой Мюррей Блэр приглашает сына и дочерей к себе на ферму в Нью-Гэмпшир, он очень надеется, что семья проведет выходные в мире и согласии. Но, как обычно, дочь Лиззи срывает все планы: она опаздывает и появляется с неожиданной новостью и потрепанной семейной реликвией — книгой рецептов Фанни Фармер. Старое издание поваренной книги с заметками на полях хранит секреты их давно умершей матери. В рукописных строчках спрятана подсказка; возможно, она поможет детям узнать тайну, которую они давно и безуспешно пытались раскрыть. В 2019 году Элизабет Хайд с романом «Спросите Фанни» стала победителем Книжной премии Колорадо в номинации «Художественная литература».
«У крутого обрыва, на самой вершине Орлиной Скалы, стоял одиноко и неподвижно, как орёл, какой-то человек. Люди из лагеря заметили его, но никто не наблюдал за ним. Все со страхом отворачивали глаза, так как скала, возвышавшаяся над равниной, была головокружительной высоты. Неподвижно, как привидение, стоял молодой воин, а над ним клубились тучи. Это был Татокала – Антилопа. Он постился (голодал и молился) и ждал знака Великой Тайны. Это был первый шаг на жизненном пути молодого честолюбивого Лакота, жаждавшего военных подвигов и славы…».
Овдовевшая молодая женщина с дочерью приезжает в Мемфис, где вырос ее покойный муж, в надежде построить здесь новую жизнь. Но члены религиозной общины принимают новенькую в штыки. Она совсем не похожа на них – манерой одеваться, независимостью, привычкой задавать неудобные вопросы. Зеленоглазая блондинка взрывает замкнутую среду общины, обнажает ее силу и слабость как обособленного социума, а также противоречия традиционного порядка. Она заставляет задуматься о границах своего и чужого, о связи прошлого и будущего.
Захватывающие, почти детективные сюжеты трех маленьких, но емких по содержанию романов до конца, до последней строчки держат читателя в напряжении. Эти романы по жанру исторические, но история, придавая повествованию некую достоверность, служит лишь фоном для искусно сплетенной интриги. Герои Лажесс — люди мужественные и обаятельные, и следить за развитием их характеров, противоречивых и не лишенных недостатков, не только любопытно, но и поучительно.