Рассказ об одном классе - [4]
— Простите, Иван Федорович. — Алик насупился. — Но вы нас тоже некоторым образом агитируете. Зачем? Не стоит.
— Привычка, — усмехнулся Пшеничный. — Солдат перед атакой вдохновлял, разведчиков напутствовал, а сам поджидал их где-нибудь в штабе…
— Ты! Ты что несешь, иезуитская твоя душа! — придвинулся вплотную к Пшеничному Шуро́к. Но Пшеничного не так легко остановить.
— Ты, Шуро́к, не вмешивайся. Для тебя данный вопрос значения не имеет: ведь ты, конечно, не поедешь.
— Я — нет…
— Ага! Он — нет! Слышали? А другие, видите ли, обязаны. Долг и прочее…
— А ты бы на месте Шурка́ поехал? — крикнул Ловка. Но Пшеничный отмахнулся и снова повернулся к учителю:
— Так как же быть с личным примером, Иван Федорович? Именно в данном случае. Или по причине фронтовых увечий двадцатилетней давности он отменяется? Состояние здоровья… годы…
— Не слушайте дурака, Иван Федорович!
Стало очень тихо. Внимательно поглядев на Пшеничного, Иван Федорович проговорил:
— Не скрою от вас, ребята, что мне было известно о намерении райкома комсомола поговорить сегодня с вами на выпускном вечере. Я даже хотел сам вам рассказать, но передумал. Решил посмотреть, как вы встретите эту необычную для вас весть. Как воспримете ее, ведь осуществление данной идеи разительно изменит вашу жизнь, если, разумеется, вы примете предложение. Но заранее подготавливать вас к этому я не хотел. Вы взрослые теперь, так принимайте же как взрослые данную неожиданность. Ведь неожиданности всегда неожиданны.
— Значит, вам любопытно? — не унимался Пшеничный. — И вы решили устроить некий педагогический эксперимент и взглянуть на него бесстрастным оком исследователя, взглянуть со стороны. Ничего не скажешь — удобная позиция. Весьма уютная, весьма…
— Что за тон? — возмутилась Клава. — Кто тебе дал право говорить в таком тоне с нашим классным руководителем?
— Тон — это второстепенное. Надеюсь, Иван Федорович не примет его за главное. Могу извиниться, наконец, но повторяю: главное не в тоне. Главное в том, что все проникновенные слова, сказанные уважаемым Иваном Федоровичем нам на протяжении ряда лет, слова о долге, обязанностях и т. д., на поверку обернулись пустым сотрясением воздуха. Слова, слова, слова…
— Пылко и обличительно, — спокойно заговорил Иван Федорович. — Плюс к тому неплохие ораторские данные. Плюс еще кое-что…
— Хватит ему плюсов, — не выдержал Левка. — Достаточно!
— Плюс неумение выслушать до конца собеседника, неумение или нежелание. Отсюда и собственная интерпретация, ничего общего с действительностью не имеющая. Я… я остаюсь с вами, ребята. Вернее — еду с вами!
— Понял, Ползучий? — завопил Генка. — Понял, черт тебя!
Но Пшеничный здорово владел собой, даже не поморщился. А потом в коридоре он шепнул мне:
— Ясно, почему И. Ф. согласился. От него жена ушла. Травма. Теперь он холостяк и на подъем легок.
Но почему Пшеничный говорит это мне? Может, считает союзником? Ведь я не записался… Хотя многие не записались.
А Катя уедет…
Кстати, почему я не записался? Но я же хочу поступить в институт! Правда, у меня еще колебания: исторический факультет или филфак. Покуда еще не могу отдать предпочтения ни одному: хочется и туда и сюда. Да и разве один только институт виноват? А мама? Разве можно оставить родителей? Но почему же нельзя? Ведь тысячи таких, как я, уезжают. Но мне боязно даже подумать об этом. Что я скажу дома?
Вздор! Полкласса остается. Ну, чуть поменьше. Пшеничный, безусловно, не в счет. Шуро́к тоже остается, но он вне подозрений. На законных, так сказать, основаниях. А я, на каких основаниях остаюсь я? Только из-за того, что мама переживать будет? Так у всех мамы и у всех переживают. Н-да, неубедительно.
А Алька и Катя едут… Едут!
Спешу на вокзал. Тороплюсь: хочется прийти пораньше — будет, говорят, торжественно, даже кинохроника. А дома — кошмар. Отец со мной не разговаривает. Мама уверена, что я в самое ближайшее время подхвачу проказу, желтую лихорадку, черную оспу…
Но все-таки согласие вырвано. Хотя и ценой длительных уговоров, но все-таки вырвано. Страдальцем оказался не я один. Многие претерпели неслыханные муки. Папаша Генки Черняева, невзирая на то, что его сын спортсмен, закатил оному основательную трепку. Досталось и Левке. Нажали здорово. На него жалко было смотреть.
Когда до отъезда оставалось два дня, внезапно выяснилось, что мы едем создавать не какой-нибудь там просто совхоз, а рыбоводческий. Нечто вроде испытательной станции. Будем выращивать мальков в условиях сурового климата. Сева пришел в восторг, а нам, честно говоря, было наплевать: рыбы так рыбы.
До вокзала осталось две остановки. Я спрыгнул с трамвая. Пройдусь последний разок по родному городу. Взгляну на него. Теперь не скоро увидимся. Теперь я совхозник, почти рыбак, так что приветик. А город совсем не обращал на меня внимания, не реагировал на столь неслыханное событие.
Почти у самого вокзала я встретил Пшеничного. От неожиданности я остановился:
— Ползучий!
— Я. Не веришь? Потрогай.
В руках у Пшеничного чемоданчик, одет в зеленую штормовку. Пшеничный небрежно сказал:
— Дома столпотворение. Выдержал. Убедил. И давай поторопимся: до отхода осталось… — Он посмотрел на часы и поспешно закончил: — Твердо решил ехать. Отрываться от коллектива в наше время не следует. Да, не следует. Закуривай, Смирный.
22 июня 1941 года ученики девятого класса подмосковной Ильинской средней школы ушли добровольно в народное ополчение. Среди них были ребята, связанные между собой крепкими узами товарищества и дружбы.Повесть «Опаленная юность» и есть достоверная история того, как воевали под Москвой вчерашние школьники. Суровое время и сознание великой ответственности, которая легла на плечи ребят, превращает их из мальчишек в стойких и мужественных бойцов.Эти пареньки не совершали каких-то необыкновенных подвигов. Но они яростно дрались с врагом, защищая любимый город, и отдали свои семнадцатилетние жизни родине — разве это не подвиг?
В романе «Материнство» канадская писательница Шейла Хети неторопливо, пронзительно, искренне раскрывает перед читателем внутренний мир современной женщины. Что есть материнство – долг, призвание, необходимость? В какой момент приходит осознание, что ты готова стать матерью? Подобные вопросы вот уже не первый год одолевают героиню Шейлы Хети. Страх, неуверенность, давление со стороны друзей и знакомых… Роман «Материнство» – это многолетнее размышление о детях, творчестве, смысле и семье, изложенное затягивающе медитативным языком.
Роман Натали Азуле, удостоенный в 2015 году престижной Премии Медичи, заключает историю жизни великого трагика Жана Расина (1639–1699) в рамку современной истории любовного разрыва, превращая «школьного классика» в исповедника рассказчицы, ее «брата по несчастью».
Михаил Новиков (1957–2000) — автор, известный как литературный обозреватель газеты «Коммерсантъ». Окончил МИНХиГП и Литинститут. Погиб в автокатастрофе. Мало кто знал, читая книжные заметки Новикова в московской прессе, что он пишет изысканные, мастерски отточенные рассказы. При жизни писателя (и в течение более десяти лет после смерти) они не были должным образом прочитаны. Легкость его письма обманчива, в этой короткой прозе зачастую имеет значение не литературность, а что-то важное для понимания самой системы познаний человека, жившего почти здесь и сейчас, почти в этой стране.
Кто чем богат, тот тем и делится. И Ульяна, отправившись на поезде по маршруту Красноярск – Адлер, прочувствовала на себе правдивость этой истины. Всё дело – в яблоках. Присоединяйтесь, на всех хватит!
Сборник повестей и рассказов о любви, о сложности человеческих взаимоотношений.
В сборник известного туркменского писателя Ходжанепеса Меляева вошли два романа и повести. В романе «Лицо мужчины» повествуется о героических годах Великой Отечественной войны, трудовых буднях далекого аула, строительстве Каракумского канала. В романе «Беркуты Каракумов» дается широкая панорама современных преобразований в Туркмении. В повестях рассматриваются вопросы борьбы с моральными пережитками прошлого за формирование характера советского человека.
Уважаемый читатель!Перед тем как отдать на твой суд две повести, объединенные названием «Обыкновенное мужество», я хочу сказать, что события, положенные в основу этих повестей, не выдуманы, а лишь перемещены мной, если можно так сказать, во времени и пространстве. Изменил я и имена героев — участников описываемых событий.Почему?Потому, что правда факта, пройдя сквозь призму сознания человека, взявшегося рассказать об этом факте, приобретает свою неповторимую окраску. Тогда повествование уже становится частицей мироощущения и мировоззрения автора-повествователя; оценка факта — субъективной оценкой.
