— Ты кто? — спросил я. — Ты не с Раэти?
Он посмотрел на меня, кажется, печально — но ничего не сказал, только показал вперёд маленькой мохнатой лапой.
— Она — с Фья-Скоу, — сказал Жук. — Младшая сестра-прислуга.
Сестра. Впрочем, я до сих пор не умею отличить самца-букашку от самки — причём, всё равно, какой расы. Всё, что связано с размножением, устроено у них так сложно, что внешние признаки только сбивают с толку. К примеру, потом я узнал, что все неразмножающиеся рабочие-фья — самки, а на Раэти — самцы. Для более серьёзных обобщений и выводов тут нужен ксеноэнтомолог, а не пилот.
Не знаю, Проныра, стоит ли распространяться о консилиуме мейнских букашек. Они, предполагаю, имели в виду, что их медицина может понадобиться существам других рас — и приняли меры. В глубине их биостанции, между зарослями грибов и какими-то биомеханическими структурами, они устроили имитацию жилища гуманоидов. Вырастили кровати из раэтянских грибов особой прочности и шелка, который вырабатывает особая каста фья — уровень сходства можешь прикинуть. И без окон: главные эксперты, слепые суперчувствительные аналитики, дневного света не любят. Освещено колониями бактерий. Оборудование — выше моего понимания: совершенно другие принципы.
Сам не понимаю, почему я не сбежал. Наверное, потому, что Жук им верил и понимал их, а я верил Жуку. Не знаю, сумел бы я хотя бы объяснить букашкам, чего от них хочу, если бы не Жучара. Он все понимал — он объяснил.
А Эрзинг не смог. Он, конечно, парапсихик, но инсектоиды так основательно отличаются от гуманоидов, что даже его телепатический дар работал лишь в самых общих чертах — на уровне эмоций. А эмоции у букашек другие.
Впрочем, положа руку на сердце, скажу, что эмпатия у Эрзинга в принципе не самое сильное место. Не чета телекинезу. Но я отвлекся.
Понимаешь, для работы букашкам требовалось, чтобы я остался в терми… на их биостанции на несколько дней. Для метаморфоза, который они собирались вызвать, требовалось время. И Эрзингу они ожидаемо не разрешили со мной остаться, а Жуку ожидаемо разрешили. Вот Жук и остался — и мы стали с ним очень близки за эти дни. Ни один кэлнорец не мог бы вообразить такой близости с генетическим мусором, даже я — даже с моим братом-Жуком: все-таки он был очень загадочным существом.
Неразговорчивый Жук в те дни со мной разговаривал. Чтобы меня отвлечь или развлечь, он отвечал на все мои идиотские вопросы — как мог. Тогда я узнал, что букашки помнят себя личинками, что чистота — самый главный залог здоровья, что человеческая злость им не очень понятна, что массаж приятен, сахар — самая вкусная вещь на свете, а семья — самое святое.
Меня тогда удивил пассаж про злость — букашки же воюют, да ещё и в космосе. Хнжу сообщил, что порой они воюют и на планете, между кланами, но такой злости, как гуманоиды, не знают всё равно. Не теряют головы. Ненавидеть умеют, а приходить в ярость, от которой падает забрало — нет. Расчётливее, чем люди.
Я позавидовал. У них не падало забрало не только от злости, но и от выброса половых гормонов. Счастливцы. Мне бы тоже очень хотелось так.
Жук был со мной невероятно терпелив. Ему не повезло с семьёй — достались бестолковые теплокровные — но это не имело никакого значения: семья всё равно прежде всего. А я — член семьи, причём — младший. О младших надо заботиться, говорил Жук — кажется, имея в виду яйца и личинки.
А я слушал и думал, что у меня прекрасный членистоногий брат. И что мне надо научиться соответствовать.
Букашки долго со мной возились. Ощущалось это так, будто они откусывают по кусочку и пытаются распробовать. Я чувствовал, что Кэлнор во мне — в панике. Мечется, запертый в моём мозгу, как личинка-паразит, которую вырезают из-под кожи. Зато моё новое «я», мейнское, за этой паникой наблюдало с некоторым даже любопытством. Без страха.
Еще я наблюдал за букашками — они разные, в этом мало кто из мейнцев по-настоящему разбирается. Раэтяне — одна раса, но в одном клане-термитнике различаются касты, специализации; фья — рас несколько, между ними общего потомства быть не может, но они сотрудничают самым странным образом. Раэтяне могут жить автономно, а могут — как часть роя; фья — только своим ульем. Но все жуки — невероятно деловитые и, что меня больше всего удивило — между своими совершенно не агрессивные.
Кэлнор любых инсектоидов всегда считал агрессорами по умолчанию — а они очень спокойные. И компанейские. Мне потребовалось пожить в их жилище и хорошенько во все вникнуть, чтобы понять: к тому же дружелюбные и своеобразно красивые.
Что-то в их внешности есть от старинных механизмов — с шестернями, рычагами и поршнями, сложных и точных на свой лад. Пока я у них жил, научился ими прямо-таки любоваться.
Правда, то, что они со мной делали — операции на их манер, метаморфоз — меня здорово нервировало. Очень сильно отличалось от всего, что я привык видеть — страшно, когда в твоем организме что-то меняют насекомые, пусть и разумные. Пришлось серьёзно брать себя в руки: чтобы меня утешить, сестра-медик фья, специализирующаяся, как я понял, на гормональных изменениях во время метаморфоза, крупный специалист по этой части, сказала, что принцип перекодировки генома, который использовали мои предки, ей ясен.
