…Зомби играет на трубе — мы танцуем свои танцы,
Но, видит бог, скоро он отряхнёт прах с ног,
Плюнет в небо и уйдёт, оставив нам свои сны!
«Крематорий»
…А я хотел бы поверить, что это не плен,
И, пройдя лабиринтами стен,
Разыскать и открыть забытую дверь
В мир, полный любви!!!
«Крематорий»
…легко мне скользить по земле,
души не оставив нигде,
так просто ступив за порог…
«Пикник»
Когда уже почти весна, и за окном темно, и капает с подоконника и царапает стекло, и царапает сердце, и не даёт уснуть — не поддавайся желанию выйти из дома. Он тих, этот дождь, эти ночные слёзы, эти клубящиеся небеса; он нашёптывает и шелестит, он диктует свои странные мемуары, свои призрачные слова, непонятные бедным смертным — зовёт к себе, втягивает в себя. Он гладит лицо, он пахнет задумчивыми обещаниями, в нём плывут фонари, в нём распадаются, меркнут, тонут жёлтые клетки окон — и его небеса дышат и текут вместе с его кроткими, осторожными шажками, стуками, касаниями. Так хорош, так тих, так обманчиво нежен, так коварно безопасен, так наивно полутёмен твой обманный ускользающий город. Так летят редкие полуночные автомобили — почти беззвучно, как призрачные кони с призрачными всадниками. Так заплакан, так нежен мёртвый искусственный свет — будто чем-то одухотворён, будто за его лиловыми, жёлтыми, колышущимися вуалями — нечто — и правда, правда! Легко убедишься — если рискнёшь. Пройдя незримую черту, выжженную на мокром асфальте то ли горючими слезами, то ли бездымным синим огнём, кожей ощутишь, что мир вокруг начал меняться, меняться странно…
О, этот двоящийся город, путаный сон дождливою ночью…
Как вытягиваются, как искажаются ночные тени… Обычные улицы — только совсем мало прохожих, а каждый прохожий похож на собственную тень: так сер, так лилов, так крылата его дымчатая одежда. Обычные рекламные щиты — только с них, кажется, скалятся черепа с красными огнями в глазницах, коронованные мерцающими диадемами — дождь холодными слезами стекает по крутым изгибам скуловых костей. Обычные неоновые вывески, только нечитаемая восточная или готическая вязь незнакомых букв дрожит в водяной пыли, отражаясь в асфальте. Кто здесь покупает? Что? Алмазы? Кровь? Мёртвые тела — для придания им призрачной видимости жизни? Кто посещает эти ночные магазины с глухими шторами на окнах, с бледными, нагими, лунными девами на рекламных плакатах?
Какие прохожие смотрят вслед — удивишься…
Вам нравится это шоу?
Просыпайтесь скорей, скорей, а то проснётесь не там, где заснули. Может быть больно, леди и джентльмены — если успеете это ощутить.
По улице медленно полз туман.
Тёмное небо висело низко; луна матовой лампой тускло подсвечивала ночные облака. Воздух, тяжёлый, неподвижный, сырой, тянулся у самой земли белыми клочьями. В нём рассеивался свет фонарей, от этого света туман казался местами зеленовато-лиловым. Безлюдная улица в туманной кисее, из которой виднелись только чёрные острия веток и бледные ореолы фонарей, благоухала тем терпким, свежим, пьяным запахом, которым всегда пахнет наш город в начале весны.
Рождением и гнилью одновременно.
Ночь уже перевалила за середину. Тёмные громады домов с неосвещёнными окнами, белая пелена тумана, медленный тягучий ветер, сырой и холодный — всё это совершенно не располагало к ночным прогулкам. И, тем не менее, одинокая фигура вынырнула из тумана на островок чистого сумрака. Высокий и худой молодой человек в видавшей виды куртке и того же сорта джинсах и кроссовках зябко поёжился, сунул руки в карманы, нервно зевнул и остановился под фонарём. Его вид одновременно выражал и тревогу, и решимость.
Некоторое время он стоял почти неподвижно, только пожимался от холода, сутулился и покашливал. Потом вздрогнул и прислушался.
Издалека, приглушённый и искажённый туманом, донёсся дробный перестук женских каблучков. В туманной тишине он прозвучал совершенно явственно. Молодой человек порывисто вздохнул, выпрямился и повернулся в ту сторону, откуда, стуча каблучками, приближалась ночная незнакомка.
Её тёмная фигурка, лёгонькая, изящная, выскользнула из тумана на открытое пространство только через несколько минут. Её волосы блестели в лиловом свете от ночной сырости; плащ мерцал под фонарём, как серебряный. Лицо, очень бледное и очень красивое, с большими тёмными глазами, подсветила при виде молодого человека недобрая радость.
Обрадовался ли он — сложно сказать. Во всяком случае, он напряжённо улыбнулся и сделал несколько шагов ей навстречу. В его движениях появилась странная неуверенность, как у человека, разгуливающего во сне. Он даже мотнул головой, будто пытался проснуться.
Девушка быстро подошла вплотную и обняла молодого человека за шею. С тонкого белого запястья соскользнул широкий рукав. Молодой человек потянулся к её лицу, как для поцелуя, но девушка уклонилась и прижалась губами к его шее.
Молодой человек дёрнулся, мгновенная гримаса болезненного наслаждения мелькнула и пропала у него на лице — и в следующий миг он изо всех сил впился зубами в обнажённую руку девушки, лежащую у него на плече.
Девушка дико, пронзительно взвизгнула и рванулась в сторону. Её лицо исчезло, превратилось в морду разъярённого хищного зверя, на нём остались только глаза, как два красных огня, и окровавленные лезвия оскаленных клыков. Она снова рванулась — и из раны на белом запястье хлынула чёрная кровь, тягучая и лаково блестящая.
