Подобно воронью, мальчишки-голубятники ждали возвращения катафалка. Улицы были пустынны, если не считать редких прохожих, застигнутых непогодой. Один господин поскользнулся и упал, и мальчишки расхохотались, увидев, как он поднялся в мокрых перепачканных штанах. Мостовая была скользкой от голубиного помета, слизи и крови. Мальчишки всегда укутывали обувь в оберточную бумагу, когда приходилось выходить в ночь, подобную этой.
Рядом с похоронным бюро не было, по обыкновению, ни души. Воздух вокруг был напитан трупным смрадом. Прочие люди старались его не вдыхать, но мальчишкам было все равно. Дэлли говорил, что от запаха мертвечины еще никто не умер. Думать нужно только о наживе.
И вот послышался глубокий, усталый храп лошадей — приближался катафалк. Мальчишки вжались в стену: ведь если их заметят, закидают камнями. Первым слез гробовщик, за ним — двое помощников. Вот уж кому приходится несладко — двенадцатилетние, тощие, целыми днями на ногах. Числятся в правительственных списках, так что от школы не улизнешь. Джозеф однажды ходил в школу — худшего места и не придумаешь!
Помощники поднесли лошадям ведра с водой; мальчишки едва не прыснули от смеха — не прошло и десяти минут, как они справили туда малую нужду.
Голубятники ждали, чтобы лошади успокоились. Гробовщик курил, пока его помощники трудились, затем залез в заднюю часть повозки. Дэлли предупреждал, что сегодня будут избавляться от ненужного мусора, а ошибался он редко.
И точно, гробовщик вытянул потрепанный конец веревки.
— На помойку ее, — проворчал он.
Юным помощникам потребовалось пять минут, чтобы размотать веревку и бросить ее в кучу хлама, валявшегося на дороге.
«Ух ты! — зашептались голубятники. — Только гляньте, какая длинная!» Им было уже не до веселья, юный возраст удерживал их от пошлых инсинуаций.
Помощники закончили с веревкой, и гробовщик похлопал каждого по плечу:
— Молодцы, получите стерлинг.
Несомненно, он был хорошим человеком. Теперь у ребят были деньги на конку, им не придется брести по темным сырым улицам.
«Работа у нас не такая уж и плохая, нужно только к трупам привыкнуть», — думал Джозеф.
Как только в похоронном бюро погас свет, мальчишки вылезли из укрытия.
Такую большую веревку они любили нести особенным способом: обвязываться ею по двое или по трое, в зависимости от длины. Было здорово идти так, соединенными в одно целое, а тот, на кого не была накинута петля, мог просто за нее держаться.
И не приглядываясь, любой сказал бы, что веревка прослужила довольно долго. Местами вытертая и надорванная, да и засаленная, чего не бывает с новыми веревками. Самое то, что нужно!
Мальчишки отнесли ее в подвал под домом дяди Джозефа, где по углам аккуратно стояли их кровати. Они регулярно подметали пол и протирали окна, а под матрасами каждый прятал памятные вещицы. У Джозефа осталась одна маленькая религиозная книжица из тех, что его мама раздавала на ступенях церкви. Читать ее он не любил — сплошные грехи и воздаяние.
Дядя особо не интересовался жизнью мальчишек. Он только требовал, чтобы находки сначала показывали ему. Он любил фарфор, книги, изделия из стекла и ювелирные украшения. До веревок или одежды ему не было дела. За это он разрешал четырем мальчикам жить в его подвале и просил кухарку готовить больше, чтобы им доставались объедки от его трапезы.
Мальчишки размотали веревку. Дэлли ждал новых отрезков утром; Джозеф поднялся на кухню в поисках еды, а остальные принялись распутывать пряди и наматывать их на катушки.
Это была просто отличная веревка. Голубятники закончили работу к трем утра, на сон у них оставалось два часа.
Дэлли просыпался с восходом солнца. Ему требовалось время, чтобы выйти из своей комнаты на первом этаже дома 16, Петтикоут-лейн, на улицу, где он обычно проводил день в светлом убежище, построенном его помощниками. Джозеф никогда не спрашивал, как ему удавалось передвигаться; в этом Дэлли помогали другие. Джозеф был очень рад, что работает голубятником, а не кем-нибудь еще.
Мальчишки вприпрыжку мчались на Петтикоут-лейн, довольные собой. У них было двадцать два отрезка для Дэлли.
Его лицо расплылось в одобрительной улыбке, глаза утонули в складках жира.
— Я не спал прошлой ночью, волновался, что вы меня подведете. Но вы отлично справились!
Он, посапывая, ощупал каждый отрезок. Неожиданно его голова упала на грудь, и он уснул. Это часто случалось — таков был Дэлли. Так он работал и так видел. Мальчишки знали, что должны следить за его дыханием и, если оно станет слишком тяжелым, нужно запрокинуть ему голову.[1]
В этот раз Дэлли проспал лишь двадцать минут — ровно столько, чтобы Джозеф успел купить коробочку клубники, которую мальчики съели, причмокивая и смеясь.
Дэлли потянулся и засопел; его пальцы все еще сжимали обрезанные веревки.
— Хорошо. Очень хорошо. Разве сыщешь веревку лучше, чем та, которую выбросил гробовщик? Нет, не сыщешь. Теперь идите ловить голубей.
Он отдал мотки мальчишкам, наклонился подобрать мешочек жареных устриц, стоявший подле его кресла, и начал непринужденно проглатывать угощение.
Настал черед Джозефа быть исклеванным птицами. Они дошли до Финсбери-серкус, где он, окруженный остальными, разделся. Мед приятно обволакивал тело, но вот острые семечки, приклеенные сверху, неприятно кололись. Птицы же были довольно нежными. Конечно, их коготки больно царапали, но в этом не было их вины. Клевали они осторожно, кровь выступала в очень редких случаях. За все время заболел лишь один голубятник. Он не смог оправиться и вскоре умер — на это Дэлли сказал, что от судьбы не уйдешь.
